Нейл Уильямс - Четыре письма о любви

Господи, как же ей быть?

Сама заурядность обычного дня пропадала для нее втуне. Она касалась пальцами своей руки и воображала, что это его пальцы. О Господи, помоги!.. Сидя у обращенного к морю окна на верхнем этаже дома, в котором она выросла, Маргарет грызла карандаш, чтобы хотя бы попытаться сказать ему что-нибудь. Его стихи представлялись ей очень красивыми, удивительными, необыкновенными, тогда как сама она была простой, ничем не примечательной девушкой. Что, что она может сказать такому мужчине, как он, думала Маргарет, выводя на полях бумаги бесчисленные кружки и спирали. В окно врывался ветер, и она порывисто прижимала бумагу рукой, словно готова была написать первую строку. Но что, что она хотела бы ему сказать?.. Внезапно ветер улегся, и за следующие несколько секунд, которые она, краснея и смущенно хихикая, будет вспоминать до конца своих дней, Маргарет Луни написала Мьюрису Гору первое и единственное в жизни любовное письмо:

«Дорогой Мьюрис!

Милый, милый, милый!

Возьми меня с собой.

Любящая тебя

Маргарет».

Через минуту, подхватив по пути стоявшую рядом с кухонным столом корзину, она выскочила из дома и зашагала через утренний город. Лицо ее разрумянилось от избытка чувств, на губах то и дело расцветала улыбка. Маргарет навсегда запомнила, каким было море в тот весенний день – запомнила его глубокие, мерные вздохи, звучавшие как нескончаемый аккомпанемент ее страсти, и даже пряный запах сверкающих и словно кипящих рыбных садков, полных трепещущего серебра, выловленного, вытащенного из воды и выгруженного на просоленные причалы, впоследствии всегда напоминал ей о том коротком периоде нежности. Любовь переменила все. Она пронеслась по городу, в котором Маргарет выросла, и сделала его удивительным и прекрасным, полным кипучей жизни.

Оставив конверт с запиской в доме, где остановился Мьюрис, она поспешила домой и села у телефона в ожидании.

Он появился вскоре после того, как в школе позвонили на большую перемену. Взяв Маргарет за руку, Мьюрис снова повел ее вдоль пришвартованных в Донегольской гавани рыболовных шхун и траулеров, и ей казалось, что их поскрипывающие, ржавые железные борта напоминают черные обводы венецианских гондол, скользящих по окрашенным рассветом волнам.

Да, Маргарет Луни знала, что такое любовь. Он держал ее под руку, и ее сердце трепетало, как облатка на языке. И когда под легким весенним дождем она поцеловала учителя у задней стены лавки О’Доннела, ей стало ясно, что теперь ее жизнь принадлежит ему. Вечером того же дня он сделал ей предложение, и Маргарет заранее знала, что другого ответа, кроме «да», быть не может. Когда же три недели спустя Мьюрис начал с жаром рассказывать ей о своей работе на острове, она была и поражена, и одновременно воспринимала его слова как что-то смутно знакомое, словно он читал ей главы из еще не написанной истории ее будущей жизни.

Вскоре они вместе отплыли на остров, чтобы Мьюрис мог вернуться к преподаванию в местной школе. До этого Маргарет никогда не бывала на островах, не видела их бесчисленных камней, не чувствовала, как давит на мозг абсолютная, серая тишина сырой океанской зимы. Пожалуй, больше всего пугали ее вовсе не бури и штормы, а именно тишина, когда ей начинало казаться, будто весь остров снялся с якорей и медленно дрейфует куда-то на волнах забвения. Тогда Мьюрис еще не пил или, во всяком случае, пил не так много, как впоследствии – когда родились Исабель и Шон, и он, проснувшись однажды утром, вдруг понял, что вся поэзия осталась для него в прошлом. В книге семейной жизни Маргарет вообще немало страниц будет отведено воспоминаниям: в ней будет «до» и «после», будет «в Донеголе» и «на острове». Она будет вспоминать и удивляться, думая о том, как ее муж когда-то мечтал возродить на затерянном в Атлантике крошечном островке некое подобие древнегреческой культурной жизни, как он создал в школе литературный кружок, как ветреными зимними четвергами туда являлись почти все способные передвигаться обитатели острова и как они в ожидании вдохновения смиренно и сосредоточенно склонялись над бесплатными тетрадками, пока свирепые штормы срывали крыши с их домов. Когда два года спустя в Голуэе был опубликован первый тоненький сборничек их работ, стихов Мьюриса в нем не оказалось, зато он написал к нему отличное предисловие на гаэльском, которое показалось немногим прочитавшим и понявшим его комментаторам едким памфлетом, направленным против правительства, которое не желает заботиться о своих проживающих на островах гражданах.