Кит Стюарт - Дни чудес

– Значит, то эссе, которое ты читал вслух в классе… – начинаю я.

– Угу, я и половины бы этого не узнал без мамы. Считай, это она написала.

Повисает пауза.

– Хотите чая? – спрашивает Маргарет.

Она делает знак Кэллуму, чтобы помог ей встать, и берет его под руку. Они идут на кухню.

– Маргарет, можно я поброжу здесь? Умираю как хочу увидеть твой дом, – говорю я.

– Будь моей гостьей. Хотя тут мало что интересного. Я не люблю, когда вокруг бродит прошлое, насмехаясь надо мной. Давай, Кэллум, расскажи еще о своей жизни…

Я оставляю их болтать, а мне не терпится все обследовать. Значит, с той стороны коридора столовая, холодная и пустая, не считая полированного деревянного стола и двух стульев по сторонам от него. Голые стены, потрескавшиеся и пожелтевшие. Наверху – большая ванная комната с крупными черными и белыми кафельными плитками и громадной отдельно стоящей ванной. У стены деревянный стеллаж, забитый дорогими на вид туалетными принадлежностями. Это самая клевая комната в доме, и мне ужасно завидно. Потом я медленно толкаю дверь в спальню Маргарет, смутно надеясь, что именно там и хранятся сокровища. Но нет: здесь только чугунная кровать, старый туалетный столик и деревянный платяной шкаф. Все пахнет лавандой. Не знаю, что именно я ищу, но, что бы это ни было, оно явно не тут. У меня странное ощущение, словно Маргарет в этой комнате почти нет, словно ее присутствие какое-то призрачное. Я пробую дверь в конце коридора, но она заперта. Я пытаюсь заглянуть через замочную скважину, но различаю только пару старых чемоданов и несколько коробок.

Спустившись вниз, я вижу, как Кэллум несет в гостиную изысканную трехъярусную этажерку с разными пирожными. Я вытаскиваю телефон и щелкаю его.

– Материал для шантажа, – говорю я.

Потом он приносит чайник в розовом чехле, и я могу умереть счастливой.

Усевшись за стол, мы набрасываемся на торт «Баттенберг» и бисквитные пирожные и пьем чай из фарфоровых чашек. Кэллум расспрашивает Маргарет о ее прошлом, и она рассказывает ему некоторые знакомые мне истории, в которых фигурируют давно почившие лондонские театры и малоизвестные телешоу. Я знаю все эти байки наизусть и ненавижу себя за то, что начинаю искать в них нестыковки. На него явно производят впечатление имена знаменитостей, он смеется над неприличными анекдотами. Я пододвигаюсь ближе к нему на диване.

– Итак, Кэллум, – говорит Маргарет тоном, не допускающим возражений, – что ты планируешь делать в жизни?

Он настолько ошеломлен неожиданной серьезностью ее вопроса, что едва не давится пирожным.

– Он художник, – говорю я, когда он приходит в себя. – Он рисует этих удивительных персонажей и их истории, но очень застенчив и никому их не показывает. Скоро в Бристоле начнется конференция по комиксам, на которой люди смогут продемонстрировать свои работы, и я пытаюсь уговорить его поехать, но он не хочет.

– Почему нет? – спрашивает Маргарет.

– Дорого. – Кэллум пожимает плечами. – Плата за вход, билеты на поезд, все такое. До сих пор я не ездил один в большой город. Ну, был один раз, но… во всяком случае, я ужасный трус. Оставим все как есть.

– С тобой поедет Ханна. Да, Ханна?

Он смотрит на меня, потом снова на Маргарет.

– Думаю, папа меня не отпустит, – говорю я. – То есть мне… нельзя сейчас бывать в оживленных местах и нельзя волноваться.

Маргарет качает головой и жестом неповиновения поднимает морщинистую руку:

– Что ж, дорогая, вот мой девиз: «Не спрашивай разрешения, просто извинись потом». Мы жалеем о том, чего не совершили, больше, чем о том, что сделали. Должна признаться, эта философия доставляла мне много неприятностей, особенно в тот раз, когда я вопила: «Долой Тэтчер!» – во время вызова на бис после спектакля «Матушка Гусыня» в театре в Финчли в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом. Но, Ханна, в жизни полно риска и полно людей, убивающих себя в попытке минимизировать этот риск.

У Маргарет слезятся глаза, и вид у нее измученный после этой вспышки. Она явно слабеет. У меня не хватает смелости сказать ей, что в моем случае ситуация изменилась в худшую сторону. Мы с Маргарет всегда были близки. Я не в силах сказать ей, что теперь мы, вероятно, станем еще ближе.

– Во всяком случае, – говорит Кэллум, – это слишком дорого, так что…

Тикают часы. По комнате ползут тени.

– Когда я впервые приехала в Лондон в пятидесятые, то жила в однокомнатной квартире в Далвиче, – говорит Маргарет. – В квартире надо мной жил один весьма обходительный джентльмен – не помню даже, как его звали. Он был такой любезный, всегда с улыбкой на лице. Несколько раз мы ходили развлекаться, но это ничем не закончилось. Он был чуть старше меня, а я была глупышкой из Мидлендса, пытавшейся пробиться в актрисы. Так вот, однажды этот джентльмен признался мне, что он вор-карманник, причем невероятно успешный. Он, бывало, каждое утро ездил на автобусе в Сохо и хорошо зарабатывал на туристах. Он даже научил меня некоторым трюкам: как отвлекать внимание, как читать язык человеческого тела. Он говорил, что это пригодится в моей карьере. И вот однажды я пришла домой и увидела, что он идет по дорожке с чемоданом, – он уезжал, вот так. Может быть, «заработал» достаточно денег или ограбил не того человека, не знаю. Но перед тем как уйти, он поцеловал меня и сказал: «Не жди, что получишь желаемое, просто бери его. Овладевай будущим». После его ухода я обнаружила у себя в кармане пальто пять десятишиллинговых купюр.