Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Вот и спасибо тебе дорогой.

— И всегда, пожалуйста.

— Почему мы так сильно различаемся? — поинтересовалась на очередной консультации Танюша.

— А кто он? И кто мы? — посмотрел на нее Сергей Васильевич.

— Мы и они. Поколение тридцатых и сороковых и современное.

— А вы про это, — Сергей Васильевич пожал плечами объяснений, как всегда может быть несколько. Политологическое, социологическое, психологическое. Какое вы предпочитаете?

— Ваше, — тихо сказала Танюша.

— О, — улыбнулся Сергей Васильевич, — это очень правильный ответ научному руководителю. Пожалуй, я не буду претендовать на абсолютную истину.

Преподаватель посмотрел в окно и продолжил:

— Советский проект государственности был модернизационным левым, а современный российский консервативный правы. Иначе говоря, Советский Союз был большой неудобной гоночной машиной, с мощным двигателем, алюминиевыми колесами, скрипучим рулевым управлением, табуретками с скамейками вместо сидений. Он был опасным не только при езде, но и в покое. Не все перенесли советское бытие. Современная Россия совершено иная. Она достаточно комфортна, это небольшой автобус, припаркованный на дачном участке. В нем можно неплохо жить, сиденья его разбираются, плата за нахождения в нем не велика, а соседи вполне мирные. Недостаток у него один — у него нет колес, и он никуда не едет. Вместо движения у него окна с телеэкранами, на которых постоянно идет трансляция пробегающих мимо пейзажей. Все, что сейчас происходит в нашей стране это проекция движения снаружи. Конечно, те, кто прорвались к водительскому креслу, неистово крутят руль, кричат: «Эх, прокачу». Потом они сами трясут автобус, чтобы имитировать движение и требуют, чтобы остальные пассажиры не раскачивали лодку. Но все это происходит без какого-либо движения. А наш автобус — дача все глубже врастает в землю.

— Не упускайте из вида, — продолжил некоторое время спустя Сергей Васильевич, — что люди тридцатых были воспитаны на иных примерах. Из них растили Данко и Буревестников, имена, которых звучали гордо. А из последующих поколений хотели воспитывать что-то пороше. И то, чем легче управлять.

— И это удалось?

— Вполне. Посмотрите по сторонам. Все с радостью отдали свою самостоятельность, не свободу, а начало свободы — самостоятельность за мнимую безопасность и еще более мнимую стабильность. Но это выбор конкретного человека. Можно сказать и так — люди тридцатых и сороковых — действовали лучше нас в более агрессивной социальной и политической среде, а мы действуем значительно хуже, в более благоприятной среде.

— Значит мы хуже, — спросила Танюша.

— Нет, не лучше и не хуже, — сразу ответил Сергей Васильевич, было очевидно, что эта проблема его давно занимает, — вы правильно сказали, что мы другие. Хотя мне становиться страшно, когда я предполагаю, что люди горящих тридцатых окажутся за рулем России и решат снова поставить на колеса и покатить куда-нибудь.

— Люди никогда не меняются? Мы никогда не изменимся и так погрязнем в быту? — как-то рассеяно сказала Танюша.

Сергей Васильевич покачал головой:

— Люди не меняются, если они не хотят меняться. Или бояться меняться. Или если им так удобнее жить. Или проще объяснить самим себе, что их прозябание это жизнь, а не что-то более мерзкое и никчемно. Вот один из наших заслуженных профессоров. Я помню его в лучшие годы. Когда он не спился и не стал импотентом. Он долго боролся и балансировал на краю обывательской жизни. А потом сорвался, упал и утонул в дерьме. Теперь ходит ловить рыбу и собирает грибы. И говорит, что ему это нравиться. Так же сейчас и с нами. Мы убедили себя. Что пенсионерские увлечения это хорошо. В такой жизни смена дизайна кепки уже достижение. А вот начать отжиматься и бегать по утрам у нас уже нет ни сил, ни желания.

Он задумался, посмотрел в окно, покачал головой:

— И такого желания. Желания меняться нет ни у кого. Впрочем, ваши абстрактные вопросы, показывают мне, что у вас снова проблемы с конкретикой. Точнее, проблемы с текстом вашей выпускной квалификационной работы.

Танюша насупилась.

— Дорогая, моя, — спокойно сказал Сергей Васильевич, — замотать проблему, заговаривая зубы преподавателю у вас не получиться. Я не хочу все водить к школярским проверкам. Как и сколько вы написали вчера, а сколько позавчера. Поэтому, начинайте уже формализировать свои впечатления от эпохи и от Бертольц. Мне уже пора делать на ваших записях пометки красной ручкой и исправлять орфографию. Начинайте писать милочка. Писать, хоть что-нибудь и хоть как-нибудь.