Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— И как? — тихо спросила Танюша.

Сергей Васильевич пожал плечами, как бы говоря «о если бы я знал», но быстро нашелся:

— А вот не надо считать, что интеллигенция чем-то обязана народу. Это прекрасное утверждение предполагает то, что интеллигенция несет для народа нечто особенно важное. Но заканчивается все фразой одного из недоповешанных декабристов, о том, что русский народ — раб и даже повесить толком не умеет.

— А что в этом главное? — спросила Танюша.

— Главное не разочароваться водном человеке. В самом себе, — и Сергей Васильевич ткнул большим пальцем себе в грудь.

— А еще надо помнить то, — сказал преподаватель, — что жить можно везде. Но лучше в США.

Таня хихикнула.

Сергей Васильевич посмотрел на нее:

— И зря вы так. Они там, наверху это хорошо знают.

После войны в Ленинграде открыли булочные на каждом углу. Советская власть еще раз показала населению как успешно она преодолевает сложности, которых уже нет. Изобилие хлеба, а иногда и сдобных булок показывало, что очередные трудности преодолены. Шестьсот тысяч официальных жертв блокады были торжественно оплаканы и забыты. Упоминание о смерти в годы войны считалось паникерством. После войны клеветой на советский строй. Жуй хлеб и молчи. Но и это было хорошо. Москва Ленинград снабжали значительно лучше, а в стране ели падаль, вываривали шкуры и делали лепешки из лебеды.

Во второй половине пятидесятых Хрущев стал сносить памятники объявленному тираном Сталину. И одновременно в город Ленина приехала египетская выставка с сокровищами Тутанхамона. В стране каждый день падали памятники усатому деспоту, а Татьяна рассматривала сокровища мальчика-фараона, обещавшими ему благодать загробного мира. Она подумала, что наивные древние цари все тянули за собой. А Сталин? Он лег в гроб в маршальском кителе, которого был не достоин и в стоптанных башмаках. Говорили, что второй пары ботинок у него не было. И даже прокуренную трубку с собой не взял. Завернулся в кусок окрашенного сукна и растянулся в стеклянном саркофаге на страх и потеху публике.

— Надо же, даже трубку с собой не захватил черт усатый, — вырвалось у Татьяны.

— Что ты сказала? — не расслышал Миша, который рассматривал модель лодки, обязанность которой было катать Тутанхамона по царству Осириса.

— Говорю, — ответила мужу Татьяна, — что ничего не забрал с собой наш фараон. Все барахло нам оставил.

Миша быстро оглянулся на редких посетителей выставки:

— Давай продолжим дома.

— Хотя я ошибаюсь, — покачала головой Татьяна, — наши фараоны были архаичнее египетских. Те уже не убивали слуг и жен, чтобы с ними отправиться в загробное царство. Их им заменяли статуэтки. Видел? Там они стояли, в начале зала стояли. Маленькие такие ушебти называются. Их клали в гробницы, чтобы они работали за хозяина. А наши были как первые цари. Они с собой забрали тьму народа. Ленин, наверное, миллионов десять, а Сталин все пятьдесят!

— Таня, я тебя прошу, — Миша взял ее за руку, — не надо здесь устраивать политических манифестаций. Не место.

— И не время дорогой, — ответила Татьяна, — но так для нас время никогда не наступит. Нельзя стать свободным в один обозначенный сверху день и час. Проснулся утром и уже свободный. Нет ни фараонов, ни генеральных секретарей. А в почтовом ящике извещение: «Вы, уважаемый, имя рек, свободны с сего дня. Ровно с 8.00». Надо быть посмелее. Сейчас никого уже не потащат в большой дом.

— Сейчас не потащат, — громко прошептал Миша, — а кто знает, что потом будет?

— Потом с нами будет то же что и с Тутанхамоном и Сталиным. Только гроб будет не золотой и не стеклянный. И похороны попроще. Мой некролог опубликуют в «Литературке», а твой только в городской газете. На более мы не наработали. Ты знаешь, что для некрологов существует заранее утвержденная форма. Потом только фамилии вставляют и покатили дальше.

Очередная семейная сцена началась банально. Миша пришел хмурый. Он то — ли думал к чему придраться, то ли уже придумал по дороге.

— Мы с тобой, вроде как семья, — сказал он.

— Вроде как, — откликнулась Татьяна.

То, что у нас нет детей, — сразу же ударил в самое болезненное место Миша, — это не моя вина.

— Я знаю, — тихо сказала она, — знаю.

Он уже расстегнул пиджак, вынул запонки и стянул галстук.

Не порадовавший солнечный зайчик проскакал по полу.

Татьяна, почему сейчас поняла, что эти семейные сцены не просто пронзают их жизнь, он ее формируют, стягивают с прошлым и выступают основным содержание всего настоящего.