Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Как молоко, — почему —то сказала Татьяна, — как бело- серое молоко.

Зина сжимала кружку с чаем. Война как-то вымела из обхода чашки. Их заменили жестяные кружки — они хорошо грели руки, а тепло надо было беречь.

— Как хорошо, что ты опять приехала, — сказала Татьяна.

— Теперь это не для тебя, — хмуро ответила Зина.

— А почему? У тебя какие-то дела в городе Ленина, — весело спросила Татьяна, желая развеселить сестру.

Зина мрачно посмотрела на нее:

— Я больше не могу ездить на фронт. А мне постоянно дают маршруты на фронт. Там еще есть дивизии, которые входили в московское ополчение. Ополченцев там уже нет, но мы им все еще собираем продукты и вещи.

— Да и фронт уже далее от Москвы, — добавила Татьяна.

— В том —то и дело, — согласилась Зина, — но получилось так, что я поспешила с этим ополчением. Те, девушки, которые не записались со мной, теперь служит в милиции или противовоздушной обороне. А я как приписана к ополчению, так и останусь в нем, пока его не распустят, а меня не опустят в институт — доучиваться.

— Но ты при деле. С первых дней.

— Да, но теперь у меня просто нет сил опять ехать через фронтовую полосу. А тут выпала путевка в Ленинград. Я сразу за нее схватилась и поехала. Ехали кружным путем.

— А фронт, — поинтересовалась Татьяна.

— На фронте я никогда и не была, — Зина, наконец поставила кружку на стол, — в армейскую полосу мы не ездим. Но и десятки километров до фронта, это сплошная полоса разрушений, сгоревшие дерни, города через которые прошли танковые колонны. И всюду согнанные жители, и пленные, которые хоть что-то восстанавливают. А госпиталя? Ты бы их видела? Черное белье, повязки во вшах, отрезанные ноги и руки возят повозками. Трупы рядами у госпиталей. Часто из всех медикаментов остается йод. И это во фронтовых госпиталях, а что на передовой?

— Это война Зина, — тихо сказала Татьяна.

— Ты мне об этом говоришь?

— Да, я и я тоже не в самом глубоком тылу. А сейчас как доехали?

— Хуже. Чем в тот раз, когда мы перелетели в Москву.

— Хуже? — поразилась Татьяна.

— Представь себе, — Зина ослабила воротник гимнастерки и потерла шею, — тогда было легче. Ты думаешь, что голод только в вас? Только в Ленинграде?

— Не знаю.

— Об этом не говорят, но, наверное, там тоже, как и у вас, — тихо сказала Зина, — только вас как-то пытаюсь снабжать. А их нет.

— Как так нет?

— А вот так. Мне об этом шофер рассказал. Хлеб не только в вам не доходит, но и в Архангельск. И там тоже голод. Может и пострашнее вашего. Продовольствия у них нет, а нормы по сдаче продовольствия никто не снимал. Кто-то из жителей сбежал в лесах и там пропал.

— Пострашнее? — переспросила Татьяна.

— Ты не представляешь, — тихо сказала Зина, — что там твориться. На сотни километров пустота. Пустые дома. Во многих мертвецы. Их некому хоронить. И пока новые люди не приедут так и будет. Туда вывезли немного эвакуированных из Ленинграда, так они там быстро все умерли. А в леса соваться нельзя — там дезертиры.

— Какие дезертиры? — не поняла Татьяна.

— Как какие? — наклонилась к сестре Зина, — самые обычные из Красной Армии и Красного Военно-морского флота. Ты не представляешь сколько дезертиров. Бегут и из городов, когда получают повестки и с призывных пунктов и из лагерей подготовки и с фронта. Сотни тысяч, а может и миллионы сбежали.

— А ты откуда это знаешь? — поинтересовалась Татьяна.

— Понятно, что не из передач вашего радио, — ехидно ответила Зина, — люд говорят. А пока ехали сейчас, то и шоферы говорили и милиционеры и военные сопровождавшие нас. Говорили, чтобы я не высовывалась. Дезертиры девок ловят, сама знаешь для чего, а если местные сопротивляются то и убивают местных. А так дезертиры смирные. Иногда помогают пахать или грузить что-нибудь. Мужиков ведь нет в деревнях. Да и в городах ало осталось. А многие бабы к ним сами идут жить. Все лучше, чем в колхозе за палочки трудодней пахать.

— Да, все не так как в наших сводках, — вздохнула Татьяна.

— Совсем не так, Танечка. То, что вы бормочите этому никто не верит. Хотя заставляют всех слушать.

— Зачем ты рассказываешь мне все это? — тихо спросила Татьяна, — мне еще писать про войну правильные стихи.

— Тогда, спроси о войне у Эренбурга, — зло ответила Зина.

— Не спрошу, — сказала Татьяна, — у нас здесь не курорт. Я не видела, как едят собак и кошек. И, наверное, не ела их сама. И соседи не ели. Но у соседки на этаж выше дочь убила людоедка. А Аня узнала и повесилась. А еще Миша говорил, что в их столовой был повар. Он продавал свои хлебные карточки. Золотом только брал. В первую же блокадную зиму умер.