Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Да, нет, — покачал головой фронтовик, — я, значит, скажу как есть. Два ранения у меня. Одно в ногу, в бедро, а второе уже в грудь. Она сразу не приходит, ходит смерть вокруг, а потом хлоп и нет человека. Так оно на фронте виднее. Но это я про бойцов. Тех, кто сражаться научился. Ополчение ваше, из всех этих очкариков, оно пошло и в первой атаке сгинуло. Фильмов насмотрелись про войну, и пошли прямо, никто не пригибался. Зарыли мы их, чтобы не травили воду. Потом морячков на фронт кидали. Вот мы с ними намучались. Они то ли со страху, то с неумении тоже перли. Но этих мы учить пытались. Вроде, научили бою, а они потом толпой по дороге идут. Немец мину — другую положит. И нате. Трупы и раненые. Трупы надо хоронить, а раненые в основном в живот. Мина она такая в живот любит. Осколок попал, брюхо лопнуло, кишки наружу. Что делать? Такой не жилец, лежит за пузо себя держит, а через руки, между пальцев кишки торчат. Врачи таких не берут, кричат, что живого покойника принесли. Мы таких кладем рядком, там где нет солнца. И оставляем того, кто им воду дает. Очень они перед смертью пить хотят.

— А как на фронте с этим, — спросила Татьяна, показав на папиросы. Но военный понял ее по своему.

— А с этим-то, порядок у нас. Мужики бойкие. А бабы из окрестных деревень не все уехали. Да и куда им ехать? Кому они нужны? Они, честно говоря, к нам прибились и сидят с нами. А что? Их-то мужиков побрали и многих уже убили. А у на и мужики есть, и еда есть. Они нам стирают, готовят, ну и сами понимаете. Да и с теми, кто под немцем живет там так же. Мы их не обижаем. Дружно можно сказать дружно живем. Хлеба у нас хватает, — он сказал не хлеба, а «хлиба», очень по — простому по — крестьянки, — когда и мясо привезут. Сейчас тушенка идет американская. И фрукты их. Представьте ананасы привезли. Я про них только читал, а тут попробовал. Но скажу вам честно трава — травой ананасы эти. Лежат в банке кольцами. Картошка наша куда слаще. Но вот с картошкой непорядок.

— А бои как? — поинтересовалась Татьяна.

— Что такое бой? — фронтовик еще шире расправил плечи, — бьют пушки и наши и их. Гул в окопах. Потом идешь с винтовкой и смотришь, чтобы по тебе пулеметчик или минометчик не пристрелялся. Если начинает метить по тебе, то беги куда хочешь беги. Но убьет он тебя. А так смерть она дело случая. Снайпер если, то это сразу все. А из пулемета или миномета в бойца только случайно попасть можно. Так и из пушки.

— А авиация как?

— Самолеты, — улыбнулся фронтовик, — летают иногда. Видим их в небе. Наших соколов. Летит он куда-то по своим делам и нет до нас ему дела. И немцы так же. Немцы они бьют по станциям, по мостам и по дорогам. Вот по Ленинграду бьют, а мы им зачем? Я от границы отступал. Два раза был под налетом, да и то, как наши грузовики разбомбили, улетели они. Мы им без надобности.

— А страшно вам бывает, — спросила Татьяна.

Фронтовик посмотрел на нее тяжелым взглядом:

— А то. Когда страшно не бывает, то считай в отпуск надо или убьют тебя. Сапер так наш, как стал напевать при разминировании, как пот с него не льет то все. Все, голуба, надо его на строительство моста. Или взорвется. Страх значит сапер потерял. А без страха нельзя. Или страх или смерть тебе. Я, если вам, Татьяна Васильевна, интересно, то особенно не люблю артудары. Хорошо немец бьет. Редко, но хорошо. Сидишь в норе своей и думаешь, вот сейчас он грохнет и засыплет меня здесь. Буду я лежать и даже не начнут копать. И без того сил нет. Так и забудут. А потом думаю, а что ты такого Степан в жизни сделал, чтобы тебя помнили? Вот и лежи спокойно. Не дергайся. А так и есть. Что я сделал? Вот вы стихи пишите. Мне этот ваш Натан Яковлевич прочитал. И скажу — мне понравилось и складно и со смыслом. Фамилия сначала смутила. Думал здесь все такие. А потом думаю, ничего по — своему вы воюете.

— Это так, -согласилась Татьяна.

— Говорят на фронте финнов поспокойнее, — сказал фронтовик, — там и бои не такие. И снайперы не стреляют. А если вам еще о быте нашем надо, то фронтовая жизнь не как в городе. Даже не как в деревне. Отбили мы зимой три населенных пункта у немца. Вернее немцы сами ушли. Смотрим, а на перекрестках их дорог стоят наши замороженные бойцы. Как указатели. Ну, мы, озлобились и немецкими труппами выбоины на дороге заложили. Или по весне пошел мой вестовой к той воронке, где он воду брал. А она обмелела. Высохла наверно. Смотрит, а из нее торчит рука. Сейчас уже и не разобрать чья — наша, немецкая. Я приказал ее засыпать. А ведь из той воронки мы воду пили.