Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Я постараюсь.

Сначала кончились строфы, а потом иссякли строчки. Когда слова пришлось складывать, как кирпичики Татьяна поняла, что импульс закончился. И можно начать жить. На попутной машине она доехала до своего дома. Натан Яковлевич всучил ей карманный фонарь, сказав, что это сейчас самое главное для хождения по квартирам.

Дверь дома еле открывалась. Она громко и противно скрипела о наросший снизу лед.

Лестница была, конечно, не убрана, а в проеме застыл водопад нечистот. А ведь, осенью договорились, что ни кто не будет выливать все это на лестницу. Но тогда была другая жизнь.

Коля умер еще зимой. Она узнала об этом из бумажки, которой была опечатана дверь. На узком сером листке была цифра 17, 12,1941 и плохо вдавленная печать домкома.

Татьяна не сразу решилась вскрыть дверь. Она походила по дому пока не встретила живую старушку. Старушка выглядела как благообразный суслик, она бодро пообшила Татьяне, что их дом пережил за зиму четырех домкомов. Тот что главный сейчас наверное вернется со смены на заводе поздно вечером, а может, вернется завтра, а может.. и старушка развела руки. Впрочем, спохватилась она новый домком из парткомиссии, у него хороший паек и его возят домой на машине, поэтому должен жить.

Старушка смотрела на Татьяну:

— А вы в армии?

— А почему вы так решили? По полушубку?

— И по полушубку и выглядите хорошо.

— Нет, — покачала головой Татьяна, — я не в армии. Все так же на радио.

А на радио, — ответила старушка.

— А не скажите, — Татьяна запнулась, — как это случилось.

— Нет, конечно, — ответила старушка, — его нашли мертвого. Он несколько дней не выходил. Решил взломать дверь. Сами понимаете — холодно и запаха трупного нет. Сломали, значит, дверь. А он лежит на постели в одеяле с головой. Но весь ледяной. Он один из первых у нас умер. Мы и не знали, что тогда делать. Гробов ведь нет. А труповозка на углу останавливалась.

— Ясно, — тихо сказала Татьяна.

— Домком, тот первый. Он умер потом. Сказал, что не может он так лежать. Но у нас-то сил нет никаких. Одно осталось — уговорить тех с машины — труповозки. Там мужчины сильные, но все только за еду делают. Открыл тогда домком ваш буфет, а там сушки есть, хлеба немного. И даже банка сгущенки. Он как посмотрел то белый стал. Но сел за стол и все описал. Акт составил. Этот акт мы подписали. Очень он порядочный мужчина был, Яков Васильевич, оттого, наверное, и помер. Так значит, все это мужу вашему было уже не нужно, то взял он, то есть Яков Васильевич сушки ваши и пошел на угол к машине. Как она приехала, он договорился с мужчинами и привел их сюда. Они посмотрели на сгущенку и на мужа вашего и согласились. Но мы все хорошо сделали. Культурно. Завернули его в одеяло. Это сейчас скрюченных и грязных возят. А мы тогда еще его хорошо собрали. Взяли они его и вынесли к машине. А Яков Васильевич с ними шел. А как положили мужа вашего в машину, то он им отдал банку сгущенки. Так и уехала машина. А где его закопали, я вам не могу сказать.

Татьяна кивнула. Она, которая приехала спасть город не смогла спасти собственного мужа. Даже если бы она осталась с ним тогда, то это ничего бы не изменило. Она бы работа, а он умер бы дома. Если она сидела с ним, то и умерла бы рядом с ним.

— А вы навсегда или посмотреть? — неожиданно спросила старушка.

— Навсегда, — ответила Татьяна.

Старушка кивнула.

— А я вам забыла сказать-то, — рассеянно произнесла старушка, — тот кусочек, что еще оставался.

— Кусочек чего? — не поняла Татьяна.

— Хлеба, — пояснила старушка, — я же вам говорю в буфете мы нашли сушки, банку сгущенки и кусочек хлеба. Так вот, сгущенка и сушки ушли на похороны вашего мужа. А хлеб Яков Васильевич осмотрел, признал годным. Было в нем веса граммов двести. И по акту разделил между всеми жильцами —участниками похорон. Вроде как поминки. Но мы понимали, что хлеб все равно испорться.

— Хорошо, — ответила Татьяна.

— Надеюсь, вы не против всего этого?

— Нет, конечно.

Татьяна достала ключи от своей комнаты. Она посмотрела старушку:

— Чтобы дверь открыть надо акт составлять?

— Наверное, нет, — ответила та, — вы ведь не выписывались?

— Не выписывалась.

— А значит здесь прописаны. Это ваша комната. А опечатали дверь, чтобы все было по закону, чтобы сохранить ее до вас.

— А как же новый домком?

— А есть ему дело до нас? — старушка как-то крякнула, — он партийный и домком он по должности. Вы ведь сами у себя ничего не украдете? А он даже и не заметит. Не Яков Васильевич он.