Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Не будет, — убежденно ответила Татьяна, — будем делать нормальный эфир.

Натан Яковлевич взял ее руки и сказал то, чем жил:

— А моя Фанечка умерла. И дочки. Меня как на казарменное положение перевели, так я им ничего не мог передавать, и приводить их сюда было нельзя. У меня особенное положение.

Потом он посмотрел на нее и смутился:

— У вас, я вижу тоже все не очень хорошо.

Татьяна сжала его холодные и дорожащие руки:

— Хуже уже не будет. Не будет, надо только выжить. И победить.

Он как-то обреченно закивал.

— Не спрашиваете, для кого теперь жить, — она еще сильнее сжала руки Натана Яковлевича, — не задавайте таких простых вопросов. Надо просто жить. Вы меня понимаете?

— Таня, — ответил он, — но мои дочки?

— Натан Яковлевич, — дернула она его за руки, — а мои дети?

Он захотел вывернуться, но Татьяна крепко держала его за руки, а сил у этого слабого человека было совсем мало.

— Натан Яковлевич. Мой кабинет свободен?

— Конечно, — быстро ответил Натан Яковлевич, — там пол-этажа свободно.

— Я его займу. Могу работать постоянно. Сейчас нет смысла ходить домой. Да и дома как такового нет. Здесь мой дом.

— Конечно, конечно, — согласился Натан Яковлевич, — я живу здесь. Но я как ответственный работник. Хотя какой из меня аппаратчик? Но бомбоубежище у нас хорошее. Теплое, есть вода, и работать можно. И там можно и здесь можно.

— Хорошо.

— А вы, с какой целью ввернулись Танечка, — все же спросил Натан Яковлевич. Спросил то, чего не должен был спрашивать, это понимал и он и она. Но все, же спросил.

— Я буду писать стихи, — четко ответила Татьяна.

— Но вы ведь и так писали, — Натан Яковлевич посмотрел ей в лицо.

— Да, но никогда не писала стихов. Раньше не писала. Поденщину, халтуру, поделки. Такие были. А сейчас чувствую, что они нужны. Стихи нужны. И они будут. Если хотите это мой ответ фронту.

— Ответ фронту, — повторил Натан Яковлевич, выводил и опустил руки.

— Я в Москве поняла, Натан Яковлевич, что литература имеет смысл только тогда когда дает человеку крылья.

Он посмотрел ей в глаза, старый и безнадежно одинокий занимающий и чужой кабинет, и чужое место в жизни.

— Вы идите, — голос его сорвался, — я все подпишу и передам в отдел кадров сам.

— Спасибо, Натан Яковлевич.

— Наверное, это все, что я могу для вас сделать.

Он отвернулся и пошел к столу.

— А знаете, Натан Яковлевич, — сказала ему в спину Татьяна, — каждый решает сам. Ноя могу для вас сделать больше. И рада этому.

Он не обернулся, а только обреченно махнул рукой.

В кабинете Татьяна потрогала батареи. Они были совсем холодные и пустые. Хоть не взорвались и то хорошо. Она села на холодный стул. Потрогала ледяную чернильницу. Чернила высохли, они испарились от холода. Потом она достала из стола две открытки и написала их карандашом. Одну Коле, а другую Мише. Спустилась вниз и опустила их в ящик. Живые откликнуться.

Через шесть дней позвонил Миша. Его голос был радостным, но недовольным:

— Ты где пропадала?

— В Москву ездила.

— В Москву? — переспросил Миша.

— Да, а что?

— Командировка?

— Называй это так.

— Тогда почему вернулась? Не понимаешь, что здесь происходит?

— Понимаю потому и вернулась, что понимаю.

— Дура, ты Танька, — грубо сказал Миша.

Татьяна засмеялась:

— Ты и представить не можешь насколько ты не прав.

Она кашлянула.

— А ты еще к тому же и умудрилась заболеть, — укоризненно сказал Мига.

— Нет, — ответила Татьяна, — надеюсь, что нет. Это от дыма.

— Ты опять куришь?

— Опять курю. Куда без этого.

— Понятно, — потянул он, — понятно.

— А вот если понятно, то не говори глупостей. И не занимай линию. Не буду.

— Краткость это сам понимаешь, что, — хихикнула она.

— Ты не хочешь меня видеть?

— И видеть хочу и слышать хочу. Но сейчас я без перерыва пишу.

— Что пишешь?

— Представь стихи.

— Для радио? — деловито спросил Миша.

— Нет, — ответила Татьяна, — для себя, для тебя. Для Коли, для людей, для Ленинграда.

— Хорошо, — неожиданно громко сказал он, — хоть кто-то напишет то, что он думает. А то мне до тебя не добраться. Вот у меня работы много. А город весь в сугробах. Живем как челюскинцы на льдине. Каждый на своей. Добежал до магазина, получил по карточкам и домой. Или на работу. Кому везет те с работы не вылазят.

— И хорошо. Я тогда тоже работать. Буду. Я в Доме Радио. Ты меня здесь всегда найдешь.

— Ты вот, что, — сказал он быстро, — с нашей обстановкой ты мало знакома. Ты не ходи много по улицам. Сейчас практически не бомбят. Наверное, самолеты куда-то еще перебросили, но обстреливают сильно. Не так как осенью, когда ты помнишь?