Сергей Комяков - Запрещенная Таня

Чуть дальше командир в кожаном реглане с меховой подстежкой. Скорее всего, из госпиталя летит назад. Наверное, летчик или танкист. Не ниже командира полка, иначе не вывезли бы на лечение. Не интересный.

А вот щуплый мужчина из те, что всю свою жизнь под маминой юбкой. Куцее пальто, а шарф большой, плотно связанный, закрывает всю шею до ушей. Смешной мужчина — пальто тощее, ватина пожалели, уши шапки по-хозяйски опущены, а шарф как у пятиклассника. Глаза у него только бегают. Наверное, из главка отправили на вакантную должность. С повышением. Он наслушался всего и боится. Правильно делает. Не поймет куда летит — сдохнет. И на его место полетит из Москвы следующий в бедном пальтишке и в мамином шарфе.

Татьяна опять вспомнила милиционера и ополченцев на Бадаевских складах перед налетом. И как остро она тогда поняла, что война это дело умных. Только эти умные воюют за жизнь не только с врагом, но и со своими.

Самолет качнуло. Второй пилот отсоединил насос и довольный ушел в кабину. «Генерал» посмотрел ему вслед с таким видом, что все происходит под его — генеральским контролем. Адъютант поймал этот взгляд и наклонился к «генералу», чтобы услышать его приказ. Но «генерал» лишь махнул рукой. Татьяна усмехнулась и крепче прижала руки к стихам на груди. Так и долетели.

Юнкерс сел хорошо, немного подпрыгнул и зарулил.

— Быстрее, — закричал второй пилот и поставил, верней выбросил наружу, лесенку, — сейчас пойдем обратно. Моторы стынут.

Татьяна выпрыгнула на наст ленинградского аэродрома. Мимо нее пронесли в самолет раненых, потом пробежала стайка людей.

Моторы Юнкерса работали, поднимая снежную пыль. Рядом с крылом стоял топливозаправщик. Для обратного пути нужно было заполнить баки.

Татьяна посмотрена на снежный город вдали. Он обрел бело-серый цвет, цвет, давно изменивший ее жизнь. Но теперь он стал частью ее. Он всегда был ею, но теперь она поняла, что он останется с ней навсегда, не сможет она, ни убежать, ни избежать этого цвета. И стало ей совсем свободно и просто. Наверное, так умирают. Ленинград, серость и холод. Голод. И высокие мысли о сути жизни на блокадном аэродроме. А иначе как выжить? И для чего?

Татьяна расстегнула верх полушубка, расправила шарф и глубоко вздохнула. Нет, она —то все сделала правильно. Правильно, что вернулась.

— Товарищ женщина, — громко окликнули ее.

Она посмотрела — шофер автобуса привезшего людей махал ей:

— Товарищ женщина давайте сюда! Нечего здесь делать. Поехали! Вам в город?

— В город! — крикнула она.

— Тогда давайте в кузов и поехали! А то я вам машу и машу, а вы как застыли! Укачало, поди?

— Укачало! — крикнула ему Татьяна.

— Тогда лезай в машину и поехали, — шофер нырнул в автобус и передняя дверь автобуса открылась.

— Вам куда? — поинтересовался он, когда Татьяна села рядом.

— Мне в центр, в Дом Радио.

— О как, — посмотрел на нее шофер, — а что там делаете?

— Я там работаю, — ответила Татьяна и поправила вещмешок на коленях.

— И кем работаете?

— Сводки и стихи пишу, — сказала она, — скоро услышите. Слушайте Татьяну Бертольц.

— О как, — повторил шофер, — о Сталине, значит, будете писать.

— Нет, — ответила Татьяна, — о людях.

— О как, — шофер посмотрел на нее.

Автобус был старый деревянный ЗиС, который возил людей по городу лет пятнадцать. Он скрипел и гудел на поворотах. По последней военной моде окрашен он был в бело-серый цвет. Который так обрадовал Татьяну.

Дорога было плохо расчищена. Вернее ее и вовсе не было. Только колея от машин. Автобус прошел очередной поворот, его тряхнуло, шофер выправил деревянный руль и переключил передачу:

— Я его зову, антилопа гну, — сказал он Татьяне, — знаете почему?

— Знаю, — ответила она, — «Золотого теленка» читала.

— О как, — повторил шофер, — ну на радио грамотные все. Я как слушаю даже поражаюсь, ну очень вы все складно говорите. Прямо. Как поток слова льются. Я вот так не могу. Читаю я много. Но сказать не могу.

Автобус подбросило, он зарылся в снег и пополз дальше.

— Вот, я о чем, — продолжил шофер, воюя с машиной и дорогой, — был я пять лет секретарем общего собрания гаража. А там говорить надо. Как с мужиками и бабами так вот говорить, по простому значит. То все хорошо. А как с места председателя, так робею. Начну говорить, а говорю как птичка. Чик-чирик. Вот и поражаюсь вам — так складно говорите. Даже партийные так не могут. Хотя вы, наверное, в партии?