Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Стыдно? Стыдно? — повторила Татьяна, — отчего тебе стыдно? Ты не как партийный секретарь, что сидит в райкоме и направляет политбойцов на фронт. Чего тебе — то стыдно?

— Другие-то идут, — не смирялся Коля.

— Другие дураки, — прошипела Татьяна, — другие думают, что война это парады, что они быстро и по-сталински разобьют врага, что старый сердечник, почечник и эпилептик сломят хребет гитлеровской машине, которую не остановила Франция и Англия. Ты тоже считаешь, что сможешь победить Гитлера в одиночку?

— Зачем ты так? — тихо спросил Коля, его белое лицо, подернулось тиком.

— Мне интересно, как ты сам себе все это объясняешь?

— Я думаю, так нам будет легче.

— В смысле, — Татьяна, посмотрела в буфет, где было совершенно пусто, только в дальней вазочке лежала пара кусочков хлеба.

— Мне все тяжелее и тяжелее, — Коля сел на кровать, — приступы все глубже и дольше. Это от того, что у меня плохое питание. Люминал нельзя пить бесконечно много. Я умру или от эпилепсии или от отравления люминалом.

— И ты решил убить себя раньше сам?

— Нет, — Коля набросил на свои плечи одеяло, — нет. Но политбойцам дают усиленный паек даже на гражданском положении. Если я буду числиться политбойцом, но буду дома….

— Брось, — резко перебила его Татьяна, — брось говорить чушь. Это для них, там такое возможно. А тебя поставят на учет как политбойца и швырнут на передовую сразу же, как придет разнарядка. Это будет чудесно, ты со своими припадками, Александр Петрович с больным сердцем и Василий Иванович с больными почками в одном окопе. Вами заткнут первую же дыру как потребуется. Вспомни, что говори ополченцам? Что они будут только во второй линии, что их винтовки с просверленными стволами и тупыми штыками никогда не потребуются для боя. А когда немцы прорвались, то ополчение швырнули под гром оркестров в бой. Как в гражданскую.

— Не самый плохой конец, — тихо сказал Коля.

— Да, — громко сказала Татьяна, — есть тебе хочется погибнуть без вести как герою. Я видела их там, на Бадаевских складах. Кто-то перед смертью понял, что все конец, а кто-то думал, что война для них только началась и скоро парад в Берлине. Им из Смольного было плевать на нас, в мирное время, а сейчас люди для них и вовсе стали пешками. Я даже много думаю о людях. Мы не пешки, мы цифры на листах их статистики. Если тебе хочется переместиться в этих листах из графы «живые» в графу «мертвые» то перемешайся. Я не буду тебе мешать.

— Тебе трудно со мной, — очень тихо сказал Коля, — у меня карточка иждивенца. И никто не даст мне другой. Я только усложняю тебе жизнь.

— Да трудно, — ответила Татьяна, — сложно жить с человеком, у которого по три эпилептических приступа в неделю. И я постоянно жду этих приступов. Но ты и моя работа это все, что у меня есть. Работа дает надежду, хоть на что-то, а ты связываешь меня с моей прошлой жизнью. Жизнью, в которой было много счастья, основанного на глупых иллюзиях. Я ведь когда-то не только любила жизнь, но я любила и нашу власть.

12 сентября в город приехал Жуков. Он сменил маршала Ворошилова, который хотел победить фельдмаршала фон Лееба энтузиазмом войск и методами Царицынской обороны 1918 года.

Жуков был еще не известен. Впервые это имя «Жуков» как ответ на молнии имен немецких «Гот», «Гепнер», «Гудериан» и «Клейст» прозвучало в Ленинграде.

Татьяна ощутила, что что-то изменилось. Сначала в Доме Радио стало больше беготни. Но потом бестолочь улеглась, а сводки стали проще. Главное, что она почувствовала, читая и перечитывая сообщения из Штаба Ленинградского фронта, это то, что войска перестали отходить. Они не только держали фронт, но в штабе стали понимать, как и почему они могут воевать. В войну пришел некий смысл.

Миша стоял у входа в Дом Радио. Она подошла к нему и шутливо протянула руку для пожатия. Он пожал, но не улыбнулся.

— День прошел? — спросил он.

— Да, — кивнула она и проводила взглядом проехавший старый грузовик, — сегодня я устала. Но я думаю это к лучшему.

— Почему?

— Мне впервые показалось, что наши командиры что-то понимают в войне.

— Тебе? — переспросил Миша, — откуда? Из Дома Радио?

— Да представь. Я стала понимать, что кто-то понимает, что делать.

— Ты про этого нового генерала?

— Жукова? — Татьяна кивнула и взяла Мишу за руку, — я думаю, он не Ворошилов.

— Однако, это открытие.

— Можешь язвить сколь тебе угодно. Но, наши ездили сегодня к нему. Он их принял и дал установку.