Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— В домотканом, наверное? — засмеялась Маша.

— И в резиновых калошах, — кивнула Танюша.

— А у бабушки в деревне и сейчас так ходят. Я тоже в калошах ходила, — авторитетно сказала Вика.

— И как тебе? — поинтересовалась Маша.

— Круто? — спросила Танюша.

— Ногу уколола через калошу эту, — мрачно ответила Вика, — думала заражение крови будет.

— А у твоей бабушки хоть туалетная бумага есть? — спросила Маша.

— Сейчас, когда открыли «Пятерочку» появилась, — сказала Вика, — а до этого ей мама упаковками возили. Отец, все ворчал, что полмашины в бумаге. Кто с водкой в деревню, а мы со своей туалетной бумагой. Красота. А так лопухи у нее были.

— А зимой? — задала интересный вопрос Маша.

— Зимой? — переспросила Вика,

— Да.

— Ну, — Вика пожала плечами, — зимой мы к ней не ездили никогда. Наверное, как-то обходилась. Может лопухи с осени заготавливала.

— Да жизнь была ни одежды ни белья, — вздохнула Маша.

— У нас не лучше, — ответила ей Вика, — ты попробуй найди у нас нормальный размер по адекватной цене.

— Можно найти, — не согласилась Танюша.

— Тебе может и можно. А я когда забыла в Италии сумку с бельем, — громко сказала Вика, — то три недели по городу носилась. То одно жмет, то другое. А Саша чуть с ума не сошел от ценников. Думала расстанемся с ним тогда. Он белый из магазинов выходил.

— Для мужика платить по сто сорок долларов за трусы это слишком, — покачала головой Маша.

— Но если не расстались во время выбора трусишек, — улыбнулась Танюша, — то теперь точно не расстанетесь.

— Это да, — согласилась Маша, — если уже это мужик вытерпел, то он тебя в любом виде будет терпеть. Как не растолстей и как не пили его.

— Надеюсь, — вздохнула Вика.

— Зато у них была цель, — после долгой паузы сказала Танюша.

— Какая? — поинтересовалась Вика.

— Они верили в коммунизм.

— И где этот коммунизм? — хмыкнула Вика, — ты по сторонам посмотри, все, что у нас нормальное все иностранное. В нас даже клубняк открыть не могут.

— Зато они в войне победили, — отметила ей Маша.

— Мы бы тоже победили, если бы за нами заградотряды поставили, — как —то зло сказала Вика.

Вчера стали раздавать листовки и памятки об уличных боях. В каждом районе создавалось ополчение, взамен ушедшего на фронт и уже полегшего в пригородных болотах. Хотели строить баррикады из мебели, как в революцию 1905 года. Почему-то партийным начальникам казалось, что немецкие генералы и офицеры глупее царских, разметавших эти баррикады в несколько часов.

Ленинград зарос маскировочными сетями, мешками с песком и фальшивыми фасадами домов. Город потерял свое лицо, и Татьяна надеялась, что он не потеряет главное — свою душу.

«Они совсем сошли с ума», — подумала Татьяна, когда Коля сказал ей, что его хотят отправить на фронт партийным бойцом. Зачем на фронте понадобился филолог-эпилептик она не понимала, но хорошо она понимала то, что важно было отчитаться какого-нибудь третьему секретарю райкому. Такой секретарь сидел и постоянно отчитывался: сколько было поведено агитбесед, сколько подготовлено агитаторов и политбойцов, сколько их отравлено на передовую и как они ведут агитацию на передовой. Сколько этих несчастных политбойцов, совершенно не годных и не подготовленных к боям погибнет, этих третьих секретарей не волновало. Не выполнив указания вышестоящих органов весь этот партийный сброд сам бы отправился на передовую.

Татьяна несколько успокоилась, когда Коля сказал ей, что политработа на передовой для него дело добровольное, действительно добровольное, а не так как с ополчением. Татьяна сказала, ему, что это очень хорошо и ему надо думать о здоровье, а не готовиться к походам и боям. Коля видимо колебался и она резко спросила:

— Ну что тебе до этих партийных установок? Ты партийный, но есть предел и приказам партии.

— Другие ведь идут, — тихо ответил Коля.

— Другие не так больны, как ты, — ответила Татьяна.

— Ну не скажи, — покачал головой Коля, — вот Александр Петрович сердечник, а Василий Иванович вообще почечник, ему нельзя в холодные и сырые места, надо постоянно пить специальный чай, он даже на занятиях этот чай пьет.

— Это их дело, — зло ответила Татьяна, — они хотят повторить подвиг Островского.

— Какого Островского? — спросил Коля.

— Того, кто написал про Пашку Корчагина. Он их кумир, они, хотят умереть героически мученически.

— Да, — согласился Коля, — но не идти стыдно. Я хотел бы идти со всеми.