Валерий Поволяев - Три дочери

Поваров у геологов было два – Вера (можно сказать, дипломированный специалист с картонными корочками о присвоении поварской квалификации) и тетя Кира, черноглазая, черноволосая сибирячка татарских кровей, у которой на фронте без вести пропал сын, но тетя Кира в его смерть не верила, считала, что он жив. Возможно, парень угодил в плен, но это совеем не означает, что Асхат мертв. Она чувствовала – ее Асхат жив, но только не может об этом сообщить.

Тетя Кира была в их хозяйстве первым номером, – как в пулеметном расчете, – Вера – вторым. Тетя Кира умела готовить все, начиняя от узбекского плова и сибирских пельменей величиной с пуговицу, кончая шашлыком по-карски и манной кашей по-гурийски. Вера же умела готовить только борщ.

– Ничего, девонька, научишься, – с душевным теплом проговорила тетя Кира, – все, что умею готовить я, будешь уметь и ты. Главное, чтобы душа у тебя лежала к этому… Когда готовишь с душой, то и блюда получаются вкуснее. Это подмечено давно.

Свою напарницу по имени она не звала, обращалась ласково, певуче «девонька», и сколько они ни работали вместе, все время звучало это уменьшительное, подбадривающее «девонька». Вере от тети Кириных слов на холодном Шпицбергене делалось теплее. И настроение улучшалось… Хороший человек тетя Кира, ничего не скажешь.

На остров Вера прилетела на справном, только что отремонтированном, пахнущем заводской краской «дугласе», подивилась теплу, по-летнему зеленой травке, пучками вылезающей из земли, и деревянным тротуарам, каких ранее никогда не видела, довольно потерла ладони: «А тут – хорошо-о…»

На следующий день проснулась, выглянула в окошко деревянного барака и едва не села на пол – за окном было белым-бело: ночью выпал снег.

Проснувшаяся тетя Кира тоже выглянула в окно (с Верой у них была одна комната на двоих), кулаками помяла себе глаза, изгоняя остатки сна и вздохнула горестно:

– Все, лето кончилось… Зима. Этот снег не сойдет уже до весны.

Вера посмотрела на численник: что там отрывной календарь глаголит? А календарь подводил итог последнему летнему месяцу – на листке жирной краской была напечатана цифра «31». Тридцать первое августа всего-навсего. В Москве над Сретенкой сейчас летают серебряные нити бабьего лета, прилипают к ветровым стеклам «эмок» и трофейных легковушек.

Но это осталось там, далеко-далеко отсюда, в столице, а она находится здесь, на Шпицбергене, и к этому «здесь» надо привыкать. Вера тоже, как и тетя Кира, вздохнула, вытерла пальцами нос.

В окно был виден угол сарая, прячущегося в вязкой утренней темноте, да округленный земляной взгорбок. Еще вчера на нем росла зеленая трава. Сегодня травы уже не было.

Больше ничего не было видно – день еще не наступил.

– Поднимаемся, девонька, – заторопилась тетя Кира, – завтрак скоро подавать. Если мужики не получат завтрака, они нас с тобою съедят. Вместо котлет и картошки.

Это было серьезно.

Столовая находилась на этой же улице. От барака к бараку тянулись прочные железные тросы.

– Эта проволока зачем? – поинтересовалась Вера.

– Чтобы в пургу не потеряться.

Времени было половина шестого утра.

Завтрак был простой: котлеты, зажаренные с вечера, – их оставалось только подогреть, к котлетам вместо картошки – макароны, чай либо кофе с цикорием, для любителей нежных блюд – манная каша и блинчики со сметаной. Блинчики любила сама тетя Кира, поэтому она пекла их часто.

На Веру сразу обратили внимание. Пользовались столовой не только геологи, здесь бывала добрая половина Баренцбурга – строители, портовики, шахтеры, аэродромный народ: еда в тети Кириной столовой была чистая и вкусная. А главное – недорогая.

Зимой иногда случались проблемы со свежим мясом – не хватало его, особенно в пору, когда пурга наслаивалась на пургу и за пределами троса, натянутого между домами, было опасно ходить, а иногда просто не было возможности: снег заваливал бараки по самые трубы.

Но стоило только пурге затихнуть, как тут же за пределы Баренцбурга выходили охотники.

На Шпицбергене водилась особая порода оленей, в других северных местам таких оленей нет, – это очень маленькие олени, встречаются особи размером не крупнее козы. Но зато этих оленей на Шпицбергене много.

Еще очень много полярных куропаток, в Баренцбурге их примерно столько же, сколько в Москве воробьев.

Летом, – а лето бывает на острове не более двух с половиной месяцев в году, – много уток и гусей. Одно только плохо: мясо их пахнет рыбой.