Валерий Поволяев - Три дочери

Глядели Мотя с Солошей друг на друга, на руки свои и вздыхали горько – не знали, что делать. Мотя сжимала перед своим лицом пальцы, потом разжимала, разглядывала опухшие суставы и болезненно, с тихими всхлипами и вполне понятной обидой морщилась.

Солоша морщилась точно так же, горько, слезно, по-сиротски как-то, единственное что не всхлипывала, не терла распухший от слез нос.

Мотя Красных жила в такой же большой коммунальной квартире, что и семья Солоши, – там также было много комнат, стены сухо и таинственно потрескивали, словно вспоминали свое непростое прошлое, пору, когда на Сретенке жили буйные люди, и ныне, если поискать потщательнее, под каждым домом можно найти чью-нибудь могилу.

Что удобно было – в квартире у Моти, так же как и у Солоши, имелся телефон: соседом Мотиным был сотрудник Лубянки, тихий неразговорчивый человек, который никогда не ходил в военной форме, только в штатском «партикулярном» платье, – ему и поставили телефон. Специально. Но он не стал прятать аппарат у себя в комнате и пользоваться им в одиночку, определил место телефону в коридоре – пусть пользуются все. Точно так же, как и у Солоши, где телефон поставили Елене, а пользовалась им вся квартира.

Иногда Солоша звонила Моте, – хотелось услышать голос приятельницы и перекинуться парой слов, – а Мотя, в свою очередь, тоже звонила Солоше. Связь была хорошая, телефонные аппараты в ту пору не отказывали, прослушать их, как ныне, с ближайшего столба было невозможно, поэтому народ относился к телефонам с доверием.

В тот вечер Солоша, закончив стирку и развесив госпитальное белье на веревках, уселась на стул под тарелкой репродуктора и задумчиво подперла подбородок кулаком – устала. Потом потянулась, сделала звук в тарелке погромче: Ленка по своим чекистским каналам достала современный репродуктор, в котором звук можно было сделать и погромче и потише – как захочется, в общем, в других комнатах их квартиры таких тарелок не было.

По радио передавали интервью, взятые у солдат на фронте – своеобразные устные письма с войны, где почти каждое выступление начиналось словами, которые, несмотря на свою простоту, обязательно трогали душу: «Здравствуй, моя дорогая мама!»

Передача была популярной, звуковые письма тревожили эфир едва ли не каждый день, и многие мамы плакали, слыша голоса своих сыновей-фронтовиков.

На этот раз прозвучало то же самое:

– Здравствуй, моя дорогая мама!

Солоша невольно напряглась – очень уж голос был знакомый.

– Привет с фронта тебе шлет твой сын, старший сержант Павел Красных.

Охнув, Солоша кинулась к телефону – звонить Моте: пусть послушает своего сына.

Моти дома не оказалось, ушла в магазин отоваривать продуктовые карточки. Тьфу! Солоша едва не заплакала от бессилия: это надо же такому случиться – сын обращается к матери, а мать не слышит его. Мотя же на себе волосы рвать будет. Солоша снова набрала Мотин телефон… Бесполезно – нет Моти.

– Хочу сообщить тебе: я жив и здоров, – продолжал вещать Паша, – врага мы бьем крепко и гоним в его же собственное логово. И загоним обязательно, можешь, мама, не сомневаться. Погода у нас стоит хорошая, можно загорать, только некогда – враг все время отступает, и нам приходится часто менять дислокацию.

Не выдержала Солоша, грохнула кулаком по столу:

– Мотя, ну где же ты!

Снова позвонила ей на квартиру – Моти по-прежнему не было, закопалась в продуктовой лавке, выбирает, какой горох лучше подходит для музыкального супа – с желтоватой кожицей или с зеленоватой…

– Ах, Мотя, Мотя! – Солоша застонала от досады, отерла пальцами влажные глаза. – Ну что же такое делается!

А Пашка продолжал говорить дальше.

– Техника у нас такая, что немцам даже не снилась, потому они так скоро и откатываются, будто пятки у них смазаны салом. А что, мама, вполне возможно, что Гитлер выдает своим солдатам сало для обработки пяток. Командир у нас боевой, товарищ Ефимов, трижды орденоносец…

– Ах, Мотя, Мотя, где же ты? – проговорила Солоша удрученно, набрала в очередной раз номер телефона, который уже заучила наизусть.

Не было Моти, застряла среди магазинных прилавков. Жаль, что нет у простого народа аппаратов, которые записывают голос человеческий. Такие механизмы существуют, Солоша это знала, иначе как бы записали Пашкино выступление там, в окопах? – только до рядового люда они еще не дошли.

Паша Красных говорил долго, минут семь, не меньше, на прощание он сказал: