Вильям Козлов - Карусель

Гена Козлин уже с неделю как вышел из отпуска на работу, он приедет в Петухи только в субботу. Покопается в огороде, истопит баню, попаримся с ним, а в воскресенье отчалим: он — в Великие Луки, а я — в Ленинград. Сумка моя была уже давно собрана, честно говоря, если бы не Гена, я уже и в четверг мотанул бы в Питер, но уговор дороже денег. Я обещал Козлину, что дождусь его.

И еще была одна причина, которая обострила мою тоску по Ленинграду, это моя отшельническая жизнь в Петухах. И Света Бойцова, и Ирина Ветрова маячили перед моими глазами, когда я ложился спать на прохладной веранде и когда утром просыпался... Все их недостатки, все мои с ними разногласия стерлись, показались мне здесь незначительными, мелкими, а вот их женские достоинства волновали меня, возбуждали. Какие бы теории я тут ни выдумывал, дескать, для творческого человека одиночество — это идеальные условия для работы, жизнь без любимой женщины была пресной, неполноценной, и не только потому, что я еще был, в общем-то, мужчиной полным сил, а и по самой простой причине: мне некому было иногда по неделе и слова сказать — с Геной особенно не разговоришься, да и его сейчас нет, Николай Арсентьевич весь в заботах как бы раздобыть спиртного, и я ему — не компания, знает, что у меня в подвале пусто и не говорит больше по утрам: «Рославыч, признавайся, есть сто граммов?» Знает, что нет. На Псковщине снова ввели талоны на спиртное. А вот когда и где их отоварить, не все знают. Кивнет мне утром через забор Балаздынин, хрипло откашляется и скажет: «Доброго здоровья, Рославыч!» И весь разговор. Палец его никак не хочет заживать, плохо сгибается, и сосед мой все еще на бюллетене. Где он находит выпить при нынешних строгостях, ума не приложу!

Когда я сажусь за стол обедать, то стул ставлю напротив окна, в которое хорошо видна дорога от бора. В это время прибывает рейсовый автобус из Великих Лук в Боры, и я тешу себя надеждой, что вдруг в один прекрасный день на песчаной дороге покажется высокая стройная фигура Светы Бойцовой. Или Ирины Ветровой? Света много раз сюда приезжала, а вот Ирина так и не смогла вырваться, хотя и говорила, что ей очень хочется посмотреть на таинственные Петухи, где я пишу свои романы. Вот и приехала бы, посмотрела... Но на дороге появлялись лишь нагруженные сумками с продуктами местные жители. И еще гости на турбазу. Женщины здесь и летом носили ватники и платки на головах. И походка у местных жительниц была мужской: тяжелой, развалистой. Да и похожи они были друг на друга, Наталия Адова — жена хромого Петра, в молодости, видно, была красавицей, а сейчас раздалась вширь, огрузла, голос у нее мужской, грубый, может и матом запустить. Здесь все женщины матерятся, как сапожники, не отстают от мужчин.

Неужели мои дорогие женщины не слышат мой немой призыв? Какую бы радость любая из них мне доставила, приехав сюда! Мечты, мечты! Я ждал чуда, а его все не было. Зато вчера почтальонка принесла письмо от Термитникова, адрес был московский. Алексей Павлович со скрытым торжеством сообщал, что будет работать в Москве, в министерстве культуры. Оклад еще больше, чем на прежней должности, обещали к осени дать хорошую квартиру. Сквозь строки прорывалось его ликование: вот, дескать, я еще нужен, пригодился! Да я и не сомневался, что мой умный и деловой приятель не пропадет, такими людьми не бросаются, но вот сделать капитальную переоценку жизненных ценностей ему наверняка придется, где бы он ни работал, хоть в ЦК партии. Нужно будет отрешиться от чиновничьего чванства, от чувства собственного превосходства над другими людьми, от исключительности своего положения. Термитников действительно умный человек и сумеет себя переломить, я в этом убежден. Да и гибкости у него хватает. И с любым начальством умеет ладить.

Вспомнился наш последний разговор на берегу озера, которое начинается от пионерлагеря и, огибая турбазу, спрятавшуюся в сосновом бору, тянется до самой Федорихи. Мы качались с ним на крашеных скамейках, прикрепленных цепями к железным столбам. Скоро на них будут качаться ребятишки, обычно их привозят из города на больших автобусах пятого-шестого июня. Лагерь уже подготовлен к встрече: оштукатуренные корпуса покрашены, дорожки расчищены и посыпаны желтым песком, поблескивают свежим тесом клади, спускающиеся к озеру, тут дети будут купаться. Это место огорожено металлической сеткой.

Алексей Павлович посвежел в Петухах, скоро неделя как он живет у меня. Ветер чуть шевелит его редкие седые волосы, просвечивает розовая кожа на крупной лобастой голове, толстые губы его чуть раздвинула легкая улыбка. И я опять поразился несоответствию его седины и младенческой свежести лица. Он неделю не брился, и белая борода с густыми баками обрамляла его круглое загорелое лицо. Отпусти он бороду побольше, и был бы похож на Хемингуэя. Отталкиваясь носком кроссовки от земли, Термитников качался на качелях и смотрел на расстилающееся перед нами озеро. Оно почему-то было без названия, я называл его турбазовским, а местные то Белым, то Синим. Называли и Длинным. На смену прошлогоднему камышу из воды лезли острые зеленые пики свежего, лиловые, с пятачок, кувшинки плавали на поверхности, где-то дальше, под склоненными до самой воды ветвями, соорудили свои гнезда утки. Если в городе они не боятся людей, то здесь осторожные, не показываются на глаза, лишь поздним вечером совершают свои торопливые перелеты с озера на озеро. Я уже слышал раскатистые выстрелы ранними утрами и вечерами. Или местные охотятся на них, или приехавшие отдыхать на турбазу. Вон виднеется зеленая лужайка перед вытянутым лодочным сараем, покрашенным в легкомысленный голубой цвет, желтый пляж, добротная баня с банкетным залом на берегу. Внутри он обит вагонкой и обожжен паяльной лампой. Когда-то здесь громко гуливали приезжающие из Великих Лук и Невеля местные начальники со своими столичными гостями, а теперь тихо стало. Говорят, что турбазу переведут на хозрасчет и будут здесь останавливаться отдыхающие и автомобилисты с магистрали Ленинград—Киев. Николай Арсентьевич рассказывал, что раньше присылали с промкомбината «матросов» на летний сезон и платили им средний заработок, некоторые «матросы» получали до трехсот рублей в месяц. А и дел-то у них было: сидеть на берегу да смотреть, чтобы никто дальше буя не заплывал в озеро, да жарко топить баню к приезду начальства...