Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

Всё это вываливалось на пустующее правое сиденье. Я тут же стартовал, взбодрившийся на ночном сквознячке, — и, о радость копошенья и перебирания! — начинал себя забавлять и радовать: глоток кофе, глоток лимонада, мороженое, мороженое с фисташкой, ещё кофе, ещё лимонада, ещё пару фисташек, не очень удобно есть за рулём, но мы опытные ребята, мы всё умеем, сейчас я ещё закурю, — вот уже курю, только стекло опущу, — нет, так слишком сильно дует, пепел разлетается перед глазами, — а вот уже нормально: стряхиваешь, выдувает, красиво.

Ещё глоток кофейку.

Километров на двести хватит подзарядки.

Потом начинало светать. Некоторое время я оставался почти один на трассе. На обочине попадались вереницы недвижимо застывших фур. Жёлтая, мигающая реклама, зазывающая поспать в дешёвые отели и поесть в дешёвые кафе, теряла яркость.

Иногда я проезжал малоинтересные городки с редкими горящими окнами. Вы пьёте воду на кухне, а я еду на войну.

Пару раз, не больше, чувствовал некое оцепенение во всём теле: уже третью ночь совсем не сплю толком с этими переездами и перелётами, — и всё-таки делал привал.

Там, уже ближе к Ростову, были места, мной облюбованные.

Решительно сворачивал с трассы, парковался, почти вываливался, не в силах собраться, из машины, шёл, с трудом, по частям, собирая своё тело воедино, будил тётку, спавшую в подсобной комнатке под одеялом (всё было видно в раскрытую дверь помещения за стойкой ресепшен), — выдавал ей четыре тысячи за ночь и направлялся в свою комнату, вяло играя на пальце ключом с разболтанной проволочкой кольца.

В комнате было две кровати и две тумбочки, стол у зеркала и телевизор.

Сбрасывал свои вещи на стол, доставал ноут, некоторое время читал пришедшие мне письма, стараясь не отвечать: потом, потом — хотя никакого «потом», как правило, не случалось, — так и висят сотни неотвеченных, простите, — просматривал донецкие новости: не вошёл ли супостат в пределы моего родного города? — нет, не вошёл, — ну, можно поспать.

И вдруг, на полузакрытом ноутбуке, с легчайшим звоном пришло ещё одно письмо. Подумал и открыл.

Писал человек даже не из прошлого, а из позапрошлого: мы не виделись, кажется, двадцать лет. Это был Костик, Костян, со звучной немецкой фамилией, — мы когда-то вместе наведывались на территорию чеченской республики, совсем молодые, в разгрузках, с автоматами, явно предназначенные если не для вечной жизни, то хотя бы для половины вечной жизни. У Кости до этого уже были другие командировки, в другие горячие точки, — он был восхитительный боец; всегда весёлый, хохочущий, непрестанно, но, в сущности, по-доброму стебающий всё вокруг; яркий, глазастый, белозубый, стриженный бобриком, стрелок каких поискать, рукопашник ой-ёй какой, и всё такое, всё такое. У нас с ним были прекрасные отношения. Мы оба любили, чтоб всегда было смешно. Единственно что: за разудалый его характер ему не давали даже должности младшего командира, — я же, будучи едва ли сопоставим с ним хоть по опыту, хоть по выслуге, стал командиром отделения, потом замкомвзвода, и до взводного оставалось недалеко (я сам не очень торопился: мне было 23 года), — а тот, будучи старше меня лет на пять, всё ходил бойцом; зато весь в медалях и — старший прапорщик. (Между прочим, до старшего прапорщика иной раз путь куда длинней, чем до летёхи.)

Брат, писал он, возьми меня к себе в батальон; помнишь, как мы куролесили в Грозном? — а теперь я спиваюсь, мне тошно, мне невыносимо. Я точно сопьюсь.

У меня на такие просьбы ответ всегда был один и тот же: на войну надо ехать от счастья, а если спиваешься — чего там делать, можно и дома спиваться. Нет, Кость, написал я, тебе не надо, не возьму.

Он, показалось, безропотно принял ответ, только ещё раз поскрёбся: подумай, брат, у меня навыки, я многое ещё могу.

Я не ответил. Не пообещал подумать. Мысленно сосчитал, сколько ему: а под пятьдесят уже; куда, какая служба.

Выключил ночник, лёг спать.

Спал два часа.

Встал, умыл морду, оделся, подхватил ноут, бросил ключ несколько озадаченной дежурной на ресепшен — снять номер на два часа? — и запрыгнул в свою машину.

Время не ждёт, надо успеть на свои похороны, нехорошо опаздывать.

Некоторое время медленно ехал без музыки.

Явились эти, слышанные вчера, слова: «Я чувствую то же самое».

Они воспринимались, как музыкальная фраза, — и звучали. За ними таилось великое количество предчувствий и смыслов.

Сидя в машине и выруливая на трассу, я повторил их вслух.