— У нас на столько не сажают, у нас правовое государство, — сказал я, с хрустом потянувшись, голосом махновского атамана, пойманного на расстреле комиссара и уверенного в том, что ему ничего за это не будет.
Поискал рукой, нашёл ночник, щёлкнул. Зажмурился, медленно поднял ногу, посмотрел на пальцы. Отчего-то я совсем не был взволнован.
— Сажают, — крикнул он. — Тебя — посадят!
— Давай, — сказал я, — с самого начала. А то ты кричишь, а я повода не знаю.
— Ты не знаешь?! Всё ты знаешь!
— Ну, давай сверим информацию, — упирался я.
— Твоё РСЗО отработало по украинским позициям двадцать минут назад? Можешь считать, что срок ты уже получил.
Могу даже считать дни до окончания срока, подумал я.
Сбросил звонок, и пошёл пить чай на кухню, курить ночную, под чай, сигарету.
Тут же вышел Граф, улыбнулся своей чудесной — разом отменяющей всю его арийскую сущность — улыбкой:
— Всё в порядке?
* * *
Меня столько уже пугали. Я перебоялся.
(Кто-то романы сочиняет — а я там живу.
Такая огромная жизнь: начнёшь пересказывать синопсис двух недель, выбрасывая половину событий, должно вроде было поместиться на страничку двенадцатым шрифтом — а получается эпопея с эпилогом. При том, что я помню обычно процентов пятнадцать от случившегося, в самом лучшем случае. Слова, краски, детали, звуки, запахи — забываю напрочь; едва восстанавливаю общую канву и то, что в стакане осталось на дне: чем всё было заварено.)
В том феврале, когда стало известно, что я служу на Донбассе, что я ополченец, сепар, террорист, — у моей семьи, мирно проживающей в одном из городов империи, начались собственные приключения.
На лобовуху второй моей машине (оставил жене, чтоб управлялась с детьми) чёрной изолентой наклеили огромный крест.
Утром жена вышла с детьми — у нас четверо, — не поймёт, что за украшения.
Они уже опаздывают в школу, в садик; жена пытается достать, отлепить — но внедорожник огромный, у жены не хватает маленьких женских рук; посадила на капот самую младшую дочку — та помогла с лобовым стеклом.
Вообще дети развеселились — все перепутались с липкой изолентой, смешно же; что-то было в этом от новогодней ёлки, как её наряжают, — только здесь наоборот.
Напротив окна — окна у нас выходят в парк — росла милая такая ёлочка, всем на загляденье; в очередной вечер, только семья собралась в доме, — дети кричат: «Мама, смотри как красиво!». Жена к окнам — там ёлка пылает, огонь в два этажа высотой; и ведь дождались, когда все соберутся из школ, из садиков — чтоб никто не пропустил представления.
«Ёлочка, гори!»
На следующий день: «Мама, кто-то кетчуп уронил у порога!» — мама, то есть моя жена, выходит, — да, уронили. Разбили, и долго возили ногами, чтоб получилось кроваво, — чтоб кроффффффффь! — в итоге: красная жижа с покрошенным чесноком; противно.
Жена мне пишет: «Что делать?»
(За этим читалось: «Ты нас оставил!»)
Я едва в обморок от ужаса не упал, когда услышал первые истории.
А как быть? Собрать бат, объявить всем: «Мужики, у меня разлили кетчуп возле двери, я не могу. Ухожу».
Пишу жене: «Приезжайте ко мне, тут безопасно».
Всерьёз написал.
Она написала смс, но не отправила: «Придурок». (Уверен, что так и было, хотя жена мне ничего такого потом не рассказывала.)
Ещё через неделю залили клеем замок входной двери. Дети пришли из школы, толпятся в подъезде, хотят кушать, пи`сать, смотреть мультики, — жена ковыряет ключом в замке, в итоге и ключ застрял намертво.
Кого-то вызывали на помощь, дети грелись у сердобольных соседей; ничего, сменили замок, все вернулись домой в полночь: дом, милый дом.
Звонки в час ночи на домашний телефон — это классическая тема. Звонок — выползает в коридор только уложившая последнего из детей жена — «Алло?» — там тишина, потрескивание, похрюкивание, животная жизнь.
Наконец, она позвонила мне (у нас нет привычки созваниваться и мотать друг другу нервы, но тут не выдержала) и расплакалась.
Я говорю: это какие-то подростки, переростки, не бойся. Побалуются и отстанут.
Жена не стала обсуждать такой вариант, задала другие вопросы: как ей жить, как водить детей в школу, как водить детей в садик, как приводить их из школы, как приводить их из садика.
Ещё через несколько дней: открывает дверь в подъезд — нет, не кетчуп, — семечек нагрызли; причём такое количество шелухи, словно тут тридцать человек лузгали подсолнухи; что это символизировало, до сих пор не могу понять; ещё подумаю.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу