Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

— Каждую минуту появляется около тридцати новостей, — спокойно констатировал Казак.

— И что пишут? — с аппетитом хлебая шурпу, спрашивал Глава.

— Смотрю пока, — деловито отвечал Казак. — …пишут: столицу перенесли из Киева в Донецк. Пока никто ничего не понимает.

Глава захохотал, блеснули его голубые глаза.

— Как, Захар? — спросил он у меня, чтоб я разделил.

Я кивнул: хорошо. Я разделял. Я просто не умел так хохотать.

Глава снова принялся за шурпу.

Это была последняя беззаботно весёлая минута того дня.

Подошёл кто-то из лички, пошептал Главе на ухо.

Глава выслушал и положил ложку на стол.

Ташкент перестал крутить спиннер. Казак отвлёкся от телефонов и деловито, как большая птица, посмотрел на Главу.

Тот медленно, чётким армейским голосом, с ноткой бешенства, поведал:

— Позвонил Пушилин и попросил передать мне, что Москва требует всё дезавуировать. Немедленно. Я ему запретил. Он сделает какое-то заявление.

Пушилин был главой парламента Донецкой народной. Пушилин был переговорщиком на всех международных мирных переговорах. Но всё это не было основной его работой. Основной сферой деятельности Пушилина были контакты с Москвой, с разными её кабинетами, — Москва большая, иной раз сама себя в зеркале увидит — плюнет, подумает, что это чужая какая-то баба. А это она.

И не сказать, чтоб Глава на эту работу Пушилина назначал.

— Та-ак, — сказал Казак.

— А как они могут дезавуировать, если уже все, как ты говоришь, — Ташкент посмотрел на Казака, — мировые СМИ написали? Путаница возникнет.

Ташкент был несколько озадачен, отложил спиннер и взял зубочистку.

Глава сидел молча, и, по глазам было видно, напряжённо думал: как быть, как переиграть всех, кто мешает ему забавляться.

Позвал старшего из лички, приказал: «Набери Пушилина — скажи, пусть даже не думает; пусть сделает, как я велел».

Не прошло и минуты, как появился совершенно незнакомый мне тип: очки, неприветливое лицо; но все присутствующие явно его знали — и точно никто ему не обрадовался.

Тип придвинул себе стул и уселся на углу столика.

Он был похож на персонажа какого-то старого фильма; когда убийцы плохо выполняют свою работу и дело идёт наперекосяк, — является чистильщик и всё зачищает: добивает недобитых, убивает самих убийц, потом всё растворяет в соляной кислоте и уходит, аккуратно провернув ключ на три оборота.

Это был чистильщик, но только по вопросам политических несогласований.

У него было такое же бесстрастное выражение физиономии, тонкие губы, серые уши. Пиджак тоже светло-серый, рубашка какая-то помятая. Ничего выдающегося.

«Передо мной тот самый смотрящий из Москвы», — понял я. Большого ума не надо было, чтоб догадаться.

— Надо всё дезавуировать. В течение получаса, — сказал он тихим, скучным голосом.

Я никогда ещё не видел, чтоб Захарченко так молчал. Чуть набычившись и бережно подыскивая подходящее минуте слово, верную интонацию, — он Глава республики, и он будет говорить, как Глава, — но… где-то там есть император.

— Кто это передал? — спросил Глава.

— Передал кто надо, — буднично, и словно уже устав от разговора, сказал смотрящий; и снова повторил: — Надо дезавуировать. Иначе будут неприятности. У всех.

Казак молчал. У Ташкента куда-то делась зубочистка из зубов; не знаю, куда он её спрятал: на столе тоже не лежала.

Не сказать, что кто-то был растерян: Казак сидел со вполне деловым видом, Ташкент, кажется, чуть улыбался. Но это ничего не меняло.

— Есть такая история, — сказал я, так как все молчали, и молчание становилось тягостным. — Миф. Но характерный миф, — все, кроме смотрящего, показалось мне, обрадовались, что я заговорил; лишь этот тип бросил на меня совершенно не понимающий взгляд: как будто на столе стоял графин — и вдруг обрёл голос; мне было совершенно всё равно, как он на меня смотрит, я валял дурака — а это важное занятие; и я продолжал: — Когда крымская история уже завершилась, а донбасская история только разгоралась, и повеяло пожаром, — проходило большое совещание у императора. За столом собрались все самые главные государственные мужи. Император раздал им указания. Этому — подвинтить, тому — притушить, третьему — подогнать, четвёртому — заколотить. Почти каждому досталась своя работа, но что-то главное оставалось невыясненным. Между тем, император поднялся, чтоб уходить. Тогда самый смелый из государственных мужей откашлялся и торопливо спросил: «Каждый из нас понял, что ему делать, но… Нам хотелось бы понять: какова конечная цель нашей работы?» Император на миг остановился и раздельно произнёс: «Вся Украина».