Владимир Ситников - Свадебный круг

Возвращаясь из Крутенки в Ложкари, Серебров вдруг еще раз понял, что стал непроходимым дураком. Чего он ждет? Надо давным-давно было поехать к Вере и забрать ее к себе в Ложкари. Навсегда! Это решение наполнило его твердостью и обрадовало своей простотой и определенностью.

В Ильинское он въезжал в прозрачной июньской полутьме. Когда машина пробиралась мимо дома Валерия Карповича, Серебров невольно притушил свет фар. Показалось, что кто-то вышел на крыльцо. Наверное, сам Помазок. Серебров продрался сквозь пахучие кусты бузины к окошку Вериной квартиры и постучал в стекло. В окне возникло чье-то белое испуганное лицо. Вроде не Верино.

— Это я, — сказал он севшим голосом. — Открой!

Лицо отшатнулось, и Серебров понял, что выглядывала в окно Серафима Петровна. Неужели не позовет? Эх, как он неудачно приехал. Он долго ждал на крылечке, пока наконец не выскользнула в дверь Вера в накинутом наспех халате. Вытянув вперед руки, чтоб он не прикасался к ней, возмущенно зашептала, что у нее в гостях мать, и пусть Серебров быстрей уезжает, а то ей из-за него одни упреки.

— А я никуда не уеду без тебя и Танюшки, — объявил он. — Я ночую у вас, а утром перевезу вас к себе.

Для него это было окончательно определенным.

— Ты что за меня решаешь? — сердито прошептала Вера и прижалась спиной к дверям, словно он хотел ее насильно от них оторвать. — Что за привычка!

Со сна ей было зябко, она потирала руки и, видимо, с нетерпением ждала, когда Серебров отпустит ее. Он сбросил свой припахивающий бензином и железом пиджак, насильно надел ей на плечи. Сам остался в клетчатой безрукавке.

— Но я не могу так больше. Я не могу без вас, — проговорил он, кутая ее. — Ты понимаешь, не могу! Ведь теперь у тебя закончились экзамены. Ведь…

— А ты спросил, хочу ли я? — обжигая его возмущенным взглядом, прошептала она, и ему показалось, что вот-вот сорвется ее голос на плач.

— Но ведь ты меня любишь? Значит, хочешь, чтоб я был с вами. Пойдем со мной, мы хоть в машине поговорим, — просил он, ловя согласие в ее печальных, страдающих глазах. Она отрицательно покачала головой.

— Опять мама не велит? — играя желваками, сказал он.

— Потом, — ответила она и неожиданно коснулась ладонью его подбородка. — Ух, еж колючий. Что — тебе и бриться некогда?

Ему хотелось схватить ее за руку и насильно затащить в машину. Он стал бы говорить о себе, о том, как ему тяжело, как нужна она ему. Но в сенях ходила, покашливала, брякала чем-то Серафима Петровна. Наверное, она презирала, а может, и ненавидела Сереброва.

— Потом, потом, — прошептала Вера и, прижавшись к нему, тут же отстранилась. — Уезжай, слышишь, потом поговорим. Слышишь, Гарик!

Наутро он ругал себя за то, что не открыл дверь и не поговорил начистоту с Серафимой Петровной. Надо было сказать, что он забирает Веру и Танюшку к себе. Если Серафима Петровна желает дочери счастья, пусть не препятствует этому.

Средь бела дня он снова повернул машину в узенький тупичок к Вериному дому, но его встретил злорадный замок. Соседка-старушка, вешавшая стеклянные банки на частокол, с любопытством разглядывая его, сказала, что Вера Николаевна сегодня утром уехала вместе с дочкой и матерью. Отпуск у нее.

Серебров, унылый и обиженный, оставляя желтую завесу пыли, помчал в Ложкари. Не могла известить, что уходит в отпуск! Что, ему теперь в Крутенку к Огородову ехать? Нет, этого не будет!

Но машина, миновав Ложкари, помчалась в Крутенку. Там Серебров несколько раз медленно проехал мимо «банкирова» дома. На одворище возился сам Николай Филиппович. Выгнувшись серебристой дугой, постреливала, потрескивала, будто еловая ветка на костре, тугая струя воды, бьющая из шланга. Веры и Танечки нигде не было. Серебров зашел в Сельхозтехнику, позвонил Огородовым. К телефону никто долго не подходил. Когда раздался голос Николая Филипповича, Серебров положил трубку и поехал домой.

— В гости они куда-то укатили, — сказал завроно Зорин, видевший Веру на вокзале. Сереброва ожгла обида. Не могла честно сказать…

Ко всем заботам тех дней прибавилась еще одна — сушь. Жаркие дни вначале радовали Сереброва. В середине мая выкинул розовые лепестки шиповник. На месяц раньше срока. Прав оказался Григорий Федорович: сев прошел легко, хотя лежали в больнице председатель и главный агроном. Но желанная и благодатная теплынь обернулась злом. Серебров стал замечать на яровых полях непроросшее зерно. Кое-где уже теперь земля была что зола — суха и летуча, в других же местах закаменела, будто чугун. В густой ржи она растрескалась, щели — в кулак. Просила земля дождей пересохшими этими трещинами, молили о них запыленные, квелые травы.