Уже вечерело, когда он повернул к учительскому пятистенку. Он знал, что Вера теперь живет не в шумящем от сквозняков, скрипучем общежитии, а в рубленом двухквартирном доме. В окнах горел свет, и Серебров не таясь, взошел на крыльцо.
Вера что-то делала у печки на кухоньке, отделенной занавеской от коридора, а Танечка, повязанная платком, таскала на бечевке игрушечный автомобиль и, надувая губешки, пищала:
— Би-би-би…
Серебров присел перед дочкой и вытащил из-за пазухи Буратино.
— Я приехал на биби, и вот тебе Буратино. Ну, как ты? — спросил он. Танечка прижала к себе Буратино и забыла об автомобиле. Выглянула Вера. Серебров поднялся. — Что же ты не сказала, что выписывают Танечку? Я бы довез.
— Ну зачем вас тревожить? — создавая, дистанцию этим «вы», ответила Вера.
— Какое беспокойство, что ты, Вера! — воскликнул он, снимая куртку.
— Где нам до вас, Ложкарей, — все клонила она к отчуждению. Сереброва это насторожило. Нет ли здесь кого-нибудь еще? Он заглянул в большую комнату. Там уютно устроился на диване Валерий Карпович в семейных тапочках и мастерил от нечего делать бумажную лодочку. Вид у него был приличный, чувствовалось, что эта обстановка для него привычна, что он на законных правах обосновался тут. Одет торжественно: белая рубашка, коробящийся новый галстук. «Сумел все же пролезть», — враждебно подумал о нем Серебров, но изобразил на лице приветливое удивление и спросил:
— Ну как, «Жигуленка» не купил, Валерий Карпович?
— Нет пока, жду, — ответил тот, нахмурив белесые брови. — Разве нынче без знакомства сразу купишь? Вот бы «газик» списанный где-то раздобыть. Может, у вас в колхозе есть? — вдруг загорелся он.
Да, он чувствовал себя по-хозяйски, а Серебров не мог справиться с возникшим от неожиданной этой встречи смущением. Сказал к чему-то, что вот заглох у него мотор. Нет ли у них какого-нибудь проводочка?
— Может, свеча? — спросил Валерий Карпович, готовый на правах хозяина помочь. Он даже знал о существовании свечи.
— Нет, не свеча, — обрел наконец холодность Серебров.
Вера вышла в сени за проводочком, Серебров двинулся следом за ней. Она молча начала перебирать что-то в ящике.
— Не ищи, ничего мне не надо, — сказал он и взял Веру за запястья. — Мы должны… я хочу… — взволновавшись и не зная, как высказать суть своего порыва, проговорил он. — Мы должны с тобой пожениться. Я приехал тебе об этом сказать.
У Веры в усмешке дрогнули губы. Она покачала головой.
— Поздно, Серебров, разбитую тарелку не склеишь, — пытаясь вырвать руки, сказала она.
— Почему поздно? Есть такой клей универсальный… — начал он.
— И поздно, и ни к чему, Гарольд Станиславович, — покачала она головой. Теперь она была спокойна, голос ее взучал твердо.
Серебров сердито скрипнул зубами.
— Может, из-за этого, из-за Помазка?
— Неважно из-за чего. Ни к чему, и все, — ответила уклончиво Вера.
— Я тебя ни за что не отдам, — зло прошептал он. — Ты слышишь, ни за что! Ведь Танюша…
В усмешке дрогнули уголки Вериных полных губ.
— Сердце-то ведь завоевывают не силой, — проговорила она, с досадой глядя на него. — Отпусти.
Но Серебров Вериных рук не отпускал.
— Тебе не кажется, что твои нахальство и самоуверенность в общем-то выглядят довольно глупо? — спросила она, все стремясь высвободить руки. Серебров подумал, что явись теперь в сени Валерий Карпович, и вправду все будет выглядеть по-дурацки, но он упрямо крутнул головой. — Как тебе не стыдно, в какое положение ты ставишь меня? — с отчаянием прошептала Вера.
Поиски проводочка в сенях явно затягивались. В комнате томился Помазок, очевидно, чувствовавший себя до этого чуть ли не хозяином в доме. О дверь шлепали мягкие Танюшкины ладошки, слышался ее лепет: «Ма-ма, ма». Вера шепотом грозила, что позовет на помощь Валерия Карповича, если Серебров сейчас же ее не отпустит.
— Все, все, обо всем переговорено, — повторяла она.
— Но я не могу, — упрямо говорил он. — Не могу отдать тебя.
— Тебе, наверное, доставляет удовольствие мучить меня, да? — устало сказала Вера. Лицо у нее было сердитое, отчужденное, и Серебров опасался, что вот-вот та теплинка, которая на миг мелькнула в ее глазах, когда он зашел в квартиру, исчезнет. И уже навсегда.
Его бесило сознание своей ненужности. Да, конечно, они обойдутся без него. Жили же. Он отпустил Верины руки. Она досадливо потерла покрасневшие запястья.
— Ну, я пошла. А если тебе нравится стоять здесь, стой.
Читать дальше