Владимир Ситников - Свадебный круг

Серебров не посочувствовал Григорию Федоровичу.

Он мрачно вывел машину на тракт. Ему не хотелось ни о чем говорить. После оказавшегося вдруг таким бестолковым дня остались утомление, горечь и обида. Отвратное состояние, когда чувствуешь себя никчемным, глупым и даже подловатым. Именно подловатым. А в общем-то так ему и надо! Это должно было случиться.

Машина почти бесшумно катила по гладкой, будто проутюженной дороге. Сияли под луной обочины. Искристая ночь гналась за машиной. Уронив на грудь увенчанную белой шапкой магараджи тяжелую голову, Маркелов всхрапывал. Он спал. Это был счастливый человек. Его не мучили тревоги, он был сейчас свят.

Холодея от внезапной внутренней ясности, Серебров вдруг понял, что теперь он окончательно и навсегда потерял Надежду. Ему стало сиротливо, к горлу подступили слезы. Он беззвучно сглотнул их.

В этот день он поднялся ни свет ни заря: надо было принять механизацию в новом ложкарском коровнике, а потом жимануть на машине в город Усть-Белецк, к сказочно богатым строителям завода-гиганта, чтобы выклянчить у них кафельной плитки для облицовки стен в детском садике.

На коровнике Серебров лез во все щели, уличая в недобросовестности жуликоватых монтажников из ЛМУ. Водопровод был смонтирован так, что по всему коровнику шел пугающий гул. Трубы вибрировали, а небритый заикающийся мастер Хохлов успокаивал главного инженера, говоря, что это пройдет.

— Вы что, мать вашу, хотите, чтобы быка инфаркт хватил? — выходя из себя наступал Серебров на мастера. — Своему человеку не могли по-честному сделать? С такой вибрацией не приму. Делайте перевод, чтоб не было вибрации.

Он ругался, хотя проявлять особую строгость было недосуг: доярки вели коров со старого скотного двора на новое место, и сам Серебров спешил в Усть-Белецк. Монтажники об этом догадывались. Кроме того, они отлично знали: пообещай доделать, и колхозный инженер подпишет акт. А потом бог знает, когда попадут они сюда. Забудутся все эти недоделки.

Серебров тоже это отлично знал. Он сам взялся за электросварку, чтоб выбросить из трубы звено для перевода, который бы гасил вибрацию. Нахватался «зайчиков», в глазах потускнело, но все же раскачал монтажников — поняли, что на этот раз не смухлевать и с недоделками монтаж сдать не удастся.

Сто двадцать километров до Усть-Белецка и обратно по апрельским непрочным дорогам вовсе измотали его.

Уже в полной темноте Серебров медленно проезжал мимо повертки на Ильинское. Неожиданно свет фар выхватил из темноты женщину с закутанным в полосатое одеяльце ребенком, девчушку с чемоданчиком. В женщине Серебров сразу узнал Веру. Он притормозил машину. У девчушки из-под подола пальто виднелся белый халат. Она первой подбежала к машине и всполошенно затараторила:

— Довезите нас, пожалуйста, до Крутенки. Девочке очень плохо, очень плохо.

Свет безжалостно бил в глаза Вере, державшей ребенка. Она, как слепая, шла к машине. Серебров выскочил навстречу — помочь. Вера не отдала ему свою ношу.

— Что с Танечкой? — спросил Серебров сдавленным голосом.

Вера в плаче затрясла головой и ничего не ответила. Сжав зубы, он повел машину. Вот какая встреча.

— Быстрее, быстрее надо! — заторопила его севшая сзади медичка, совсем еще юная узкоглазая татарочка.

Вера, зареванная, с темными подглазицами, прижидалась губами к воспаленному темнобровому личику Танюшки и шептала, как молитву: «Милая моя, золотко, кровиночка, потерпи». Иногда она растерянно смолкала и с испугом оборачивалась к медсестре: в глазах стояли отчаяние и боль. Курносенькая, с детским личиком, с черными, как пуговки, глазами, медсестра спешно открывала свой чемоданчик и строго говорила: «Остановите, укол!». Серебров с готовностью держал коробку с ампулами, но когда медсестра поднимала безжалостный шприц, отворачивался, чтобы не видеть: такой малышке — и укол!

Танечка слабо постанывала. Серебров хотел было что-то сказать утешительное, но, сжимая зубы, молчал. Вера еще сильнее расплачется, если он подаст голос. Решительные брови вразлет придавали Вериному лицу твердость и отчужденность.

На изрезанной водополицей дороге машину нещадно било, и Сереброву казалось, что от толчков этих тяжелее Танечке. Он притормаживал.

— Быстрее! Ты можешь быстрее? — кинув на него полный отчаяния взгляд, взмолилась Вера.

— Я думал, трясет, — виновато объяснил Серебров.

— Быстрее, быстрее! — всхлипывая, повторила Вера, и он погнал машину, не обращая внимания на то, что их немилосердно бросало из стороны в сторону.