Владимир Ситников - Свадебный круг

— Давайте, друзья, за взаимовыручку, за добрую отзывчивость и чуткость, — поднявшись, сказал своим хорошо поставленным голосом Виктор Павлович.

— Правильно! Вот это тост! — рявкнул Огородов.

Теперь уже тесен был стол, и, выбравшись из-за него, обнялись настоящие, надежные мужики: Макаев, Огородов и Маркелов. Они стояли неразбиваемой, до гробовой доски преданной друг другу троицей, и не было в природе такой воды, которая могла бы разлить их. Они целовались, клялись, еще и еще раз подтверждая свое братство, пока озабоченный Капитон, показывая на часы, не напомнил Маркелову, что остается до электрички меньше часа, а до нее ехать да ехать.

За окном предвечерне алел снег.

Маркелов скомандовал:

— По машинам!

Капитон все заботы взял на себя. Он успел поставить в машину кастрюлю с пельменями, чтоб не заголодали гости. С места он снялся с такой скоростью, что в белом облаке мгновенно скрылись и «райский уголок», и лес. Он знал: опоздай — отвечать ему. Когда Капитонова машина опережала серебровский «газик», из нее несся мощный гогот. Вошедший в раж дядя Митя тешил высокого гостя озорными частушками. В Ложкарях Капитон высадил дядю Митю и опять перегнал Сереброва. На этот раз из машины могуче неслось «О, Гименей». Теперь уж «Свадебную песню» орала вся компания. В «газике» Сереброва было тихо. Он ехал вдвоем с Надеждой. Она сидела сзади и лепетала:

— Гарик, ты милый, почему ты такой хороший?

Потом она обняла его за шею, и хотя в объятиях машину вести было неудобно, он ехал так и целовал ее руки. Ему было хорошо с этой блаженной, бесконечно доброй Надеждой, благо, стекло залепило снегом. Серебров не включал «дворник», чтобы встречные шоферы не увидели, каким лихачом, в обнимку с красавицей катит инженер Серебров.

— Гаричек! Ты чудесный, я люблю тебя, — шептала ему на ухо Надежда. Он благодарно ловил губами ее пальцы.

На вокзале троица долго и трогательно прощалась. Взмыленный Капитон безропотно бегал за билетами, вытаскивал на платформу ложкарские дары: эмалированное ведро с медом, оплетенную бельевым шпагатом медвежью шкуру, кусман лосятины, пожертвованный Огородовым. Макаев, забавляя публику, повесил через плечо лапти, подаренные ему дядей Митей. Он был добр, прост, и ему нравилось быть таким.

— Мы с тобой, Макаев, как баскаки, — вновь не то шутила, не то поддевала Надежда мужа. — Знаешь, были такие сборщики дани. Знаешь?

Огородов хохотал, показывая широкие бобровые зубы, Макаев туповато кивал жене и грозил пальцем.

— Баскакова я знаю, у нас на заводе… Это тебя все сбивает с толку Серебров. Он вредный молодой человек, очень вредный. Я его знаю, — повторял Виктор Павлович и грозил пальцем Сереброву.

— Нет, он лучше всех вас, — сердилась Надежда, топая сапожком. — Он добрый, он честный.

— Он честный? Он — дерьмо, — густо и авторитетно припечатал вдруг Огородов. — Это такое дерьмо! Он моей дочери жизнь испортил, он мне жизнь испортил.

Все смолкли. Макаев посмотрел на Сереброва с осуждением.

— Да что вы, парни, — заорал в растерянности Маркелов.

У Сереброва отхлынула от лица кровь. Давно приберегаемый Огородовым камень вновь вынут из-за пазухи, нанесен рассчитанный удар, теперь может последовать еще один. А что ответит он? Все ждали этого. Что же сделает он? Станет оправдываться, пустится в объяснения или полезет к Огородову драться? Серебров круто повернулся и, не попрощавшись, быстро пошел с платформы. Он еще слышал, как со слезами в голосе кричала Надежда:

— Ой, какие вы! Ненавижу! Самоуверенные, злые! Ух какие! Гарик, не уходи! Они все противные! Гаричек, останься!

Басовато простонала электричка, заглушая слова Надежды. Серебров не видел, как вспаренный Капитон грузил гостинцы, втаскивал в вагон хорохорившегося Макаева — тот вновь хотел сказать что-то страшно значительное.

Серебров сидел в машине. Ах, как было все мерзко. Ну и негодяй Огородов — выждал момент. И при ком сказал — при Надежде. Ах, негодяй! И дернуло Маркелова позвать этого «банкира». Что теперь подумает Надежда? Она будет его презирать. И Макаев каждый день станет напоминать ей об этом инциденте. Тьфу, как противно! Как противно, как мерзко!

Капитон погрузил в свою машину Огородова, который на всякий случай делал вид, что сильно подгулял, а Маркелов виновато взгромоздился рядом с Серебровым и по-бабьи вздохнул.

— Ох-ох-ох-ох, ходишь — торопишься, живешь — колотишься, еще — давишься, когда поправишься. Как ни бьешься, к вечеру напьешься.