Владимир Ситников - Свадебный круг

Большой, в белых бурках, раскатисто хохочущий, он был напорист, неукротим.

Внимание его привлекла в Крутенке новая парикмахерша по имени Лилия. Это потом он узнал, что ее зовут проще — Лида. А тогда она была Лилией, заметной девицей. Когда в ее кресло садился Григорий Маркелов, он не вставал, пока парикмахерша не совершала над ним всех возможных процедур. За стрижкой следовали бритье, компресс, опрыскивание одеколоном. Ему ли, конопатому, обхаживать эдакую голубоглазую, статную цацу, а он не спасовал.

— Хоть бы в гости меня позвала, — запрокинув голову, говорил намыленный Григорий Федорович и старался прижаться плечом к бедру парикмахерши.

— У меня мужчин дома не бывает. Я мужчинам не верю, — отвечала Лилия, обиженно замирая с бритвой в руке.

— И мне не веришь? — возмущался Маркелов, сдерживаясь, чтоб не мотнуть головой.

— И вам. Все мужчины одинаковые, — соскребая щетину с маркеловского подбородка, произносила Лилия.

— Да я для тебя что угодно сделаю, — клялся он. — На руках носить буду.

Все ему нравилось в Лилии: и культурный, не здешний разговор на «а», и уложенная светлым венцом на голове нарядная, выбеленная перекисью водорода коса, и царственное лицо. Ей бы не парикмахершей быть, а выступать на сцене. Такая видная, веселая.

О чем-то тужили люди, ругались в очередях из-за хлеба — жизнь была послевоенная, притужная. А для Гриши Маркелова выстроилась по особому закону — легкая, как в оперетте. Чуть ли не каждый день носил он Лилии подарки. И чем был щедрее, тем добрее и доступнее становилась она.

Наконец сговорил выйти замуж. Свадьба была веселая, изобильная, пьяная. Верилось, что жизнь всегда будет такой.

Лида оказалась предприимчивой и деятельной. Она обрядила окна дома, в котором жил Григорий Федорович, в цветастый тюль. Железная кровать была выброшена, вместо нее вознеслось чуть ли не до потолка украшенное подзорами и накидушками великолепное ложе. Маркелов, не веря в счастье, очумело лупил глаза, когда видел свою Лидию-Лилию. Она к его возвращению надевала купленный в бугрянской комиссионке заграничный халат, весь прозрачно сквозной, с розовым рюшем. В нем вся она не только угадывалась, а как конфетка в тонкой обертке, была маняще видна.

— Танцуй со мной, — командовала она, включив полусвет. Маркелов кряхтел, стеснялся самого себя и ковылял под радиолу с обольстительной своей Лилией. Он знал, что обязан радовать ее разными нарядными тряпками, дорогими духами, посудой. От всего этого добрел ее голос, веселели глаза, она ластилась к нему. Для нее это было проявление любви.

Потаенно, с опаской подумывал Григорий Федорович, что не выдержит всей Лидиной фантазии его бюджет, но бодрился, веселил себя, надеясь на чудо.

Когда нагрянула в Крутенку ревизия, Григорий Федорович уже на другой день понял, что ему тюрьмы не миновать, потому что взятое в долг сплюсовалось в огромную сумму, которую ему не удалось бы выплатить, если бы он продал все, вплоть до нательной рубашки.

В Крутенку после пяти лет отсутствия вернулся Григорий Федорович постаревший, притихший и смущенный. Он догадывался, что Лидия Симоновна не скучала без него. Однако и это воспринял как справедливое возмездие.

Надо было с чего-то начинать жизнь. И Маркелов с благодарностью согласился поехать в Ложкари к Огородову кем-то вроде снабженца.

Лидия Симоновна в Ложкарях погрубела, стала ругливой. Григория Федоровича считала она обманщиком и в глаза называла каторжником. Он терпел. Он работал не покладая рук. Он стал председателем колхоза. А отношение жены к нему не изменилось. Он пробовал прикрикнуть на нее — она кидалась в истерику.

Жаловалась Лидия Симоновна на расстройство нервной системы, на то, что все домашние заботы на ней, просилась на отдых и в конце концов уезжала, отправив сына к матери. Без нее Григорий Федорович чувствовал себя легче.

Вот тогда и началась у Маркелова двойная жизнь. Дома он был сумрачным и раздражительным, а на работе веселел, забывал семейные неурядицы.

Было ему, наверное, года тридцать четыре, когда встретил он Лизу. Совсем юной показалась ему эта застенчивая смугляночка с черными пугливыми глазами, мгновенно пламенеющим лицом. Лиза работала на сепараторном пункте.

Как-то душным, парным днем возвращался Маркелов с лугов, где ставили мужики прямежки. Работа шла ладно. Хотел он проехать из Ложкарей в Светозерену, посмотреть, как там стогуют сено, но заклубились серые облака, синий хребет леса взвалил на себя фиолетовую грозовую тучу, которая, дымясь, сползла к Ложкарям. По туче заветвились молнии. Взволнованно зашелестели листья и трава. Потом вдруг испуганно притихли. По мягкой, пыльной дороге пробежал пробный дождь, оставляя круглые, как копейки, метины. Маркелов пришпорил коня. За ним взметнулся вихревой столб, погнался ливень, рассыпав белые бусины града. Избитый градинами, мокрый, хохочущий, Маркелов вскочил в сепараторную и смущенно притих под радостным, ласковым взглядом слегка раскосых Лизиных глаз.