Сергей Яковлев - Советник на зиму

Низговоров чувствовал себя в подвешенном состоянии, поминутно ждал роковой развязки. Завел с Кудакиным осторожно:

— Что-то Потап Степанович упал духом…

— Что тут удивительного? Маргарита Разумовна упала телом, а он духом!

Кудакин хрипло расхохотался своей шутке, сплевывая на пол желтую слюну. Только тут Низговоров заметил, что он в сильном подпитии. Хотел сделать ему выговор, попросить больше не появляться на работе в пьяном виде, но глянул на часы — и передумал: была уже половина восьмого…

Иногда поздние бдения прерывались нетерпеливым шарканьем ног за дверью кабинета. Это шофер Миша напоминал, что все мыслимые сроки вышли и пора ехать домой. Суматошный, горячий, в любую погоду в неизменной замшевой курточке цвета детского поноса, он питал к Низговорову почти братскую любовь и однажды по дороге в башню выдал причину своего расположения:

— Если бы не вы, я бы до сих пор в той очереди гнил.

— Разве очередь еще существует? — удивился Низговоров.

— Куда она денется! Еще длиннее стала. Как сейчас помню свой номер: тысяча двадцать семь. Смотрите, въелось. — Он оторвал на секунду руку от баранки и показал Низговорову ладонь с чернильными каракулями. — Теперь уж, наверное, за две тыщи перевалило. Прием-то никто не ведет! А проблем у народа все больше.

Низговорову стало не по себе. Он и вообразить не мог, что в нескольких десятках шагов от его подъезда, в приемном накопителе того же здания, продолжают собираться несчастные, ждущие решения своей участи теперь уже от новой власти. В том числе и прежде всего от него, Низговорова!

— Все справедливости ищут, — продолжал Миша. — Я тоже искал, на работе хотел восстановиться. У меня двое детей, бабка параличная… Помните, как я на вас в очереди накинулся? Тут озвереешь! И вдруг вас делают начальником, после губернатора самым главным, и вы призываете меня к себе. Без Миши, мол, как без рук. Вот это я понимаю! Это поступок. А ведь могли бы в порошок стереть. Начальник не должен быть злопамятным, верно? Да и откуда мне было знать, что вы не простой проситель, а спецзадание имеете. Что по душу Кудряшова прибыли…

— Кто же это вам государственные секреты выдает? — спросил Низговоров, стараясь придать голосу веселую беспечность.

— Э-э, есть понимающие люди! Это сверху кажется, будто народ тупой. А он хи-итрый!

К ночи Низговоров занемог. От мыслей разболелась голова. Сердце билось неровно. Неужели Кудряшов прав, и пороки власти не зависят от людей, которые ею облечены? Неужели он, Низговоров, не в силах изменить тот порядок вещей, от которого столько настрадался сам? Положим, он пока еще не пытался его изменить. А не пытался потому, что не знал. Он видел с театрального чердака, как солдаты вышвыривали в снег засевших в накопителе бомжей, и решил, что теперь с очередью покончено. Странное недомыслие. Разве меньше стало голодных, бездомных, обиженных? Миша справедливо считает, что больше. Они плодятся с каждым днем. Но Асмолевский в ту ночь назвал их врагами свободы и призвал к расправе над ними. Кто позволил им вернуться? Почему никто ими не занимается? Это же позор для власти, демонстрация ее бессилия! Ему захотелось пойти проверить, так ли все на самом деле, как обрисовал шофер. Посмотреть на бедолаг, проводящих дни и ночи в накопителе с чернильными номерами на руках. Достаточно было спуститься, миновать двор и зайти в башню со служебного крыльца… Но ему как-то трудно было теперь представить себя идущим пешком и без охраны. Да и там — что его ждет? Низговоров не забыл пережитое им унижение. Положим, стражники с дубинами его узнают и не посмеют тронуть. Теперь на нем не протертая дерюжка, а темно-синее двубортное пальто из английского сукна, с гербовыми пуговицами, сшитое в лучшем ателье города. Но что он скажет людям? Что пообещает? Возможен ли с ними вообще какой-либо разумный диалог? Не приведет ли его инициатива к бунту, какой вызвало тогда появление Викланда и Маранты с благотворительным супом?

Промаявшись часов до трех без сна, Низговоров вспомнил, что в башне есть медпункт. Кажется, кто-то говорил о матери Асмолевского, будто она служила здесь фельдшером. Или до сих пор служит?..

— Проходите, больной!

Перед ним стояла девушка в белоснежном отутюженном халатике, застегнутая на все пуговки, трогательно деловитая.

— Я Низговоров, советник…

— Могли бы и не говорить. Кто же вас не знает.

Ее пальчики легко коснулись его лба, висков. Запахло сладкими духами. Она сама приподняла ему рубашку, дыханием согрела фонендоскоп. Пока прослушивала, он глядел на ее сосредоточенно нахмуренные бровки, на чистый лоб и причесанные волосок к волоску, уложенные на затылке в тугой пучок волосы… Когда девушка закончила осмотр и отвернулась к шкафчику с лекарствами, оставив свои коленки в тонких чулках вплотную прижатыми к коленям Низговорова, он не выдержал и положил руку на ее тугое бедро.