Сергей Яковлев - Советник на зиму

Это напоминало детство, когда он, сидя на печке, узнавал в комбинациях щербинок и трещинок на беленой стенке борова то сгорбленного старика с клюкой, то девочку в широкополой шляпе, то стремительную пантеру в прыжке…

Вот и тут, достаточно было опустить голову, как на кафеле вызначивалась картина экзекуции: изможденный голый человек, повергнутый ниц, а над ним палач в островерхой шапке, длиннополом кафтане, сапогах и с кнутом. Сдвинешься влево — из высохших подтеков и лужиц, словно из клубов сигарного дыма, выплывают силуэты горячо спорящих о чем-то джентльменов во фраках; кажется, ничего кроме бесформенных пятнышек, но в каждом бездна характера, напряжение мысли, стремительность жеста. Сдвинешься вправо — попадаешь в пещеру к дикарям: мужчина раздувает на карачках огонь в очаге, женщина поджидает его в углу на шкурах в бесстыдной позе…

Иногда завораживала просто линия. Какой-нибудь вольный зигзаг. Веточка. Боже, та самая веточка, с тем самым изгибом, что он когда-то так мучительно искал!

Он отлично знал, что это нерукотворно, такое нельзя зафиксировать на бумаге или холсте. Детские попытки взять гвоздик и завершить рисунок, царапая сыпучую стенку, всегда кончались плачевно: образ лишался силы и умирал на глазах. Позднее, уже овладев основами ремесла, он при встрече со стихийными шедеврами (а они являлись где угодно, в самых неожиданных местах: в каплях влаги на стекле вагона, в жирном пятне на чьих-то брюках, в очертаниях древесных волокон и сучков на полированной доске) торопился добежать до рабочего стола, а то и сразу вынимал блокнот, — и неизменно терпел поражение. То есть какое-то сходство достигалось (иногда, если постараться, весьма близкое), фигура обрастала реалистичными деталями, но ее живое дыхание улетучивалось. Это нельзя было даже сфотографировать: мистика, но на отпечатке не оставалось и намека на тот или иной рисунок!

В его служебной квартире не было ни красок, ни мольбертов с холстами, ни даже подходящей для рисования бумаги — ничего кроме голых стен, пустых встроенных шкафов с поломанными полками, тяжелой кровати, пыльного стола с графином на нем да нескольких расшатанных стульев.

Впоследствии Низговоров часто возвращался в мыслях к первой встрече с губернатором.

В красивом, окруженном большим садом, недавно отремонтированном особняке, когда-то служившем резиденцией еще царского генерал-губернатора, Низговорова привели в огромный отделанный дубовыми панелями и устланный мягкими коврами кабинет, где сидел за большим столом крошечный старик с редкими седыми волосами и выцветшими глазками. Провожатые остались где-то сзади, за двойной дверью, как будто их и не было. Старичок весьма резво поднялся навстречу Низговорову и широким жестом указал на кожаное кресло возле стола. Он старался выглядеть официальным и даже строгим, но на простодушно-хитроватом лице его светилась детская радость.

— Не могу похвалить вас за плакат, который вы самочинно выставили на фасаде театра, — с места в карьер начал он. — Уж очень страшный. Сейчас и без того хватает ужасов, я этого не люблю.

Низговорову сразу тогда пришло в голову, что эти слова он от кого-то уже слышал.

— Но вы тем самым обратили на себя внимание людей, и это хорошо, — веско заметил губернатор. — Впрочем, это так, попутно. Я пригласил вас совсем для другого разговора.

Низговоров облегченно распрямился в глубоком кресле. Он увидел портреты в тяжелых позолоченых рамах, которыми увешаны были стены кабинета: все важные сановники в парадных мундирах, с орденами на гордо выпяченной груди. Впервые посмев поднять глаза на самого Потапа Степановича, он вдруг разглядел в старике ту же осанистость, те же торжественное волнение и достоинство на лице, что глядели с портретов. До него стало доходить величие момента, как если бы он присутствовал при эпохальном историческом акте.

Губернатор начал с того, что время от времени он встречается и советуется с самыми разными людьми, чтобы понять, какова реальная обстановка в городе и какие меры следует предпринять, чтобы ее улучшить. Пусть Низговоров рассматривает их встречу как одну из многих в этом ряду, — пока , зачем-то подчеркнул старик со значением, — и постарается коротко сформулировать свое отношение к происходящему. Он художник, поэтому должен сделать это образно и доходчиво.

И Потап Степанович приготовился слушать.

Низговоров раньше всего извинился за самоуправство с плакатом. Непосредственным поводом к этому, сказал он, был дошедший до него слух о якобы растерзанных собаками советников приютских детях. А поскольку обстановка в городе была к тому времени уже достаточно накалена и сам он, Низговоров, волей судьбы оказался в гуще событий, как раз в те дни сильно пострадав от беззакония и притеснений чиновников, — все наболевшее и вылилось у него в написание плаката. Суть замысла (Низговоров не стал уточнять, что сюжет принадлежит не ему) проста: человек, доведенный до отчаяния, имеет право на бунт; больше того, он обязан предпочесть свободу унижению и рабству, в этом его человеческое предназначение, даже если выбор окажется самоубийственным; такая жертва, такой подвиг всегда угодны Богу…