Сергей Яковлев - Советник на зиму

— Я же говорил вам, что он на чердаке! — Щупатый торжествовал.

— Не досмотрела, что тут скажешь, виновата, — причитала вахтерша.

К счастью, Несговоров лежал одетым. Подняться и сунуть ноги в ботинки было делом секунды. Прихватив с постельного вороха свое пальто и поцеловав Дашу, которая недоуменно протирала кулачками глаза, он сам, не дожидаясь приказаний, первым шагнул к лазу. Пришедшие расступились. Несговоров остановил взгляд на Щупатом, тот в замешательстве опустил глаза, поднял и опять опустил, пробормотал:

— Ты уж не забудь меня там…

— Не забуду, — заверил Несговоров.

Повернулся к бывшему завхозу:

— Аршак Манвелович, мы с вами знаем друг друга не первый день. Ради всего святого, позаботьтесь о моей племяннице. Она еще ребенок.

— Слушаюсь.

Рябой громила нырнул в лаз впереди Несговорова, прогрохотав по железной лестнице сапогами, протянул ему снизу свои ручищи.

— Уж здесь-то никуда не сбегу, — сказал Несговоров, отстраняясь от непрошеных объятий.

— Извините, но так положено, — вежливо возразил сверху коротышка. — Не приведи Бог, еще оступитесь. Мы должны доставить вас в целости.

— А вы у них на окладе или как? — с горьким сарказмом спросил его Несговоров. Вся эта церемония начинала его забавлять. Такую заботу об арестованных он видел только в кино.

— Теперь мы с вами всегда будем вместе, — загадочно уверил коротышка.

В пустом фойе (на этот раз спускались по парадной лестнице, через фойе) наперерез Несговорову метнулся немолодой прилизанный щеголь с косым разрезом глаз. Поймал его руку своими двумя, поклонился:

— Марат Сафарбеевич Козлов, директор театра. Не смею задерживать…

И отошел, пятясь задом и опять кланяясь.

У ворот ждали две машины: патрульная с зажженной мигалкой и черный блестящий лимузин, похожий на тот, на каком подвезла Несговорова с Дашей до больницы Маргарита Разумовна. Добротно одетый господин с непроницаемым лицом — неотличимый от тех, кого Несговоров видел вчера на крыльце дома с трубачами — распахнул заднюю дверь лимузина. Коротышка легонько подтолкнул к ней замешкавшегося было Несговорова, сам занял место за рулем. Дверца мягко захлопнулась, важный охранник устроился впереди рядом с водителем, взвыла сирена…

— Сразу к Потапу Степановичу? — спросил коротышка у охранника уважительно.

— К нему, куда же еще!

«Лучше всего пишется, когда яйца переполнены спермой. Воображение разыгрывается, все нерастраченные силы достаются руке, и кисть или карандаш сами собой следуют величественному хаосу линий, бликов и миражей, которыми наполнена жизнь. При этом высшее творческое напряжение достигается в ночные часы. Чувствуешь себя поистине безумцем и пророком… Но для окончательной отделки полезно взглянуть на такой маниакальный труд холодным взором. Утром, с пустыми яйцами, когда блекнут краски и наваливается скука. Тогда становятся виднее формальные изъяны и недоработки».

К ночи он ставил в просторной кухне на плиту чугунный чайник, зажигал все горелки и присаживался в углу с тайным блокнотом, чтобы сделать набросок или записать что-нибудь из прошлых наблюдений. Следовало бы перенести на кухню постель, здесь было теплее, но, во-первых, одному было не справиться с тяжелой крепко свинченной кроватью, а во-вторых, если бы кто-нибудь об этом узнал (а узнали бы непременно, он не сомневался, что за ним постоянно следили), это наверняка было бы признано нарушением. Он боялся, что его могут лишить и той относительной свободы, которая еще оставалась.

Зато чаю и сахару у него теперь было вдоволь.

После чая он шел в туалет в дальнем конце прихожей и, задумавшись на унитазе, подолгу разглядывал кафельные плиты под ногами. Пол был старый, затертый, годами не отмывавшийся. В пыльных углах за унитазом еще лежали смятые окурки прежних обитателей квартиры, а в засохших коричневых мазках под ногами легко было заподозрить чьи-то экскременты. Но ему нравилось разбираться в этом хаотичном нагромождении царапин и пятен. Он угадывал в них удивительно точные летучие образы.