Сергей Яковлев - Советник на зиму

В эту-то пору растерянности и разлада, затронувших даже властные верхи, и пригодился Щупатый. Он сам напросился в телеэфир и произнес с экрана эмоциональную речь:

— Ребята, ну, я не знаю… Вот я заведую торговлей, да? Мне же не приходит в голову явиться в эту студию и начать командовать режиссером, звукооператором, осветителями! Почему мы позволяем себе давать оценки профессионалам своего дела, работающим в силовых ведомствах? Зачем унижаем сами себя недоверием к нами же избранному губернатору, который назначал их на должности? Операция была проведена блестяще! Зараза вырвана с корнем. Давайте рассуждать по существу: если в мой дом рвется бандит с ножом — разве я не вправе защищаться всеми доступными мне средствами? У тех, кто ждал своего часа за кладбищем, — у них же руки по локти в крови! А если бы ваша жена, ваша дочь завтра попали в лапы к волосатому насильнику — кого бы вы винили? Опять силовиков, губернатора, что не приняли меры, не сумели защитить?.. Ребята, я вас умоляю!

Это выступление удачно сопроводили найденной где-то в больничных архивах видеозаписью: одетый в накрахмаленный белый халат волосатый человек, в котором было трудно не узнать Волка, в резиновых перчатках и со скальпелем в руке с изощренной жестокостью вспарывает, нимало не колеблясь, голый живот лежащему на столе бедолаге, и на локте у садиста — в самом деле пятнышко крови.

Переворот, произведенный в умах горожан задушевными словами большого человека (многие уже знали о предстоящем отъезде Щупатого в столицу) и, особенно, увиденной картинкой, позволил, наконец, и самому Асмолевскому появиться на экране и произнести окончательный приговор:

— Это были хищные звери. Волки.

— Валентин Аркадьевич, волки по сравнению с ними просто душки! — воскликнула Шмыг. — Эти твари смеялись над либеральными реформами, над конституцией, над вашим указом. Они — людоеды!

— Волкодав прав!

— Людоед — нет!..

Экспромтом сочинившийся афоризм Асмолевский, следуя примеру цезарей, распорядился вскоре выбить в камне над входом в накопитель башни.

Но до того случилось еще одно малоприметное событие, о котором охочие до сенсаций журналисты поспешили раструбить на весь свет. Во время банкета по случаю расставания со Щупатым, устроенного, во избежание кривотолков, на нейтральной территории — в ночном клубе «Абнава», к губернатору, приехавшему запросто, без особой свиты, на ступеньках крыльца подбежала прорвавшаяся через оцепление маленькая бедно одетая женщина и что-то крикнула. Губернатор будто бы ей ответил; она, сильно волнуясь, выпалила еще несколько фраз — и кинулась на Асмолевского с поднятыми кулачками, после чего была оттеснена охраной. На банкете этот пустячный эпизод никак не отразился.

Если бы не «Новый город», никто бы ни о чем и не узнал. Назавтра в газете появилась заметка о том, что минувшим вечером на площади Победы какая-то безумная нищенка с кулаками и бранью накинулась на губернатора и была насмерть забита охранниками. По уверению автора, он своими глазами видел ее труп и даже ухитрился сделать снимок, который будет опубликован в ближайших номерах газеты…

Целый день весь город, по выражению Постилы, стоял на ушах. Кокурина обвинила газету в клевете, завела уголовное дело на редактора и опечатала типографию. К Павлычу доставили для беседы журналиста. Шмыг уже названивала Павлычу, умоляя его прибыть вечером на передачу: горожане имели право знать, какие дополнительные меры принимаются для защиты их губернатора.

Пришлось открыть карты: да, была попытка покушения, но спецслужбы сработали, как всегда, четко, и террористка-одиночка уничтожена выстрелами снайперов.

А на следующее утро на первых полосах обеих газет красовался большой снимок. Его же много дней транслировали в теленовостях. Автор, тот самый фотожурналист, впоследствии получил за него престижную международную премию. Фотография изображала лежащее на земле в луже крови тело худенькой женщины в черном платье, с крошечным изможденным личиком, изуродованным до неузнаваемости. На месте глаз сочились пулевые пробоины. Левой рукой женщина тянулась к лежащему подле нее ручному пулемету, а в правой сжимала гранату, очень похожую на ту, что когда-то свела в могилу Потапа Степановича.

В городе же из уст в уста, как легенду, шепотом разносили заклятие, будто бы брошенное в тот вечер жрицей Замогильного братства в лицо Асмолевскому: « Человек виноват уже тем, что живет. Всему живому всегда есть за что судить и приговаривать друг друга. Оно, живое, только этим и занимается. Люди стали людьми, когда научились понимать и прощать».