Сергей Яковлев - Советник на зиму

Тем временем к Низговорову, который уже несколько дней сидел в своей квартире в полной изоляции, питаясь сухарями, вошел с дубиной в руке Рябой и приказал собираться.

— Куда? — спросил Низговоров.

— На суд!

Добирались на трамвае. Закрепленную за Низговоровым машину Асмолевский еще на прошлой неделе в обход Бабуляна распорядился передать во временное пользование Турмагомедову, подняв многочисленные давние ходатайства Маргариты Разумовны (той, конечно, и в страшном сне не могло привидеться, в какой момент и за чей счет будет удовлетворена ее просьба!), а на казенный автозак подсудимый пока не имел формальных прав. Низговоров почти всю дорогу глядел сузившимися зрачками в окно. Особых происшествий в пути от башни до администрации не случилось, не считая пустяка, о котором конвоир даже не счел нужным докладывать своему начальству. На остановке вошла девочка с тяжелым рюкзаком за плечами (Низговоров сидел на задней площадке, зажатый Рябым в угол, и все видел); она хотела было пройти к единственному свободному месту, но ее опередила толстуха в заячьей шубе. Девочка (Дашиного возраста, но повыше и постройней) растерянно встала возле нее, а та сидела и что-то еще бедняжке выговаривала, кривя губы. Но тут освободилось место по другую сторону прохода, недалеко от Низговорова; девочка направилась туда — и Низговоров мог заметить, что она не одна, ведет под руку высокую пожилую женщину с завязанными глазами. Не снимая рюкзака, девочка заботливо усадила слепую на скамью, положила узкую ладошку ей на плечо и сказала нарочито строго:

— Держи голову прямо! Тебе вредно опускать голову. Разве не помнишь, что говорил врач?

— Он обещал, что я буду видеть, — сказала женщина. — Если бы его не убили…

— Не причитай! — горько оборвала девочка, сама чуть не плача. — Он жив. Он не имеет права умирать. Мы его найдем.

Неожиданно для Рябого Низговоров вскочил, дотянулся до девчонки и предложил ей сесть. Это было все, что он мог для нее сделать. Та подняла полные слез глаза и быстро-быстро, совсем как Даша в последнюю встречу, помотала из стороны в сторону головой.

— Сиди уж, кавалер! — зыкнул спохватившийся конвоир.

Никто в трамвае не обратил на эту сценку внимания: мало ли нищих, пьяных и больных ездит на задней площадке! Низговоров вернулся в свой угол, закрыл глаза и до конца пути их не открывал.

А в администрации раскручивался еще один скандал. Нина Мордуховна, всегда несобранная, всегда что-нибудь теряющая, металась по кабинетам в поисках собственной заметки о роли экуменизма в духовно-нравственном возрождении города, написанной для одного западного журнала по просьбе Викланда (он вот-вот должен был зайти за рукописью). Успев громогласно возвестить, что эта революционная статья украдена врагами либерально-консервативного прогресса (олицетворением темных сил для Нины Мордуховны оставался, конечно, Низговоров, но среди сплотившихся вокруг него заговорщиков ее воображение рисовало и Кудряшова, и Бабуляна, с некоторых пор и Маргариту Разумовну, ну и всяких отвратительных мелких личностей вроде некстати мелькнувшего в коридоре администрации Павлыча), она вернулась в свой кабинет — и увидела, что разрозненные листочки просто сдуло с ее стола сквозняком и разметало по полу. Чтобы такой беды не повторилось, Нина Мордуховна решила тотчас соединить их вместе — и не нашла у себя скрепки. В гневе она ворвалась в приемную, куда в ту минуту как раз выходил из своего кабинета Потап Степанович в сопровождении прилипшего к нему Павлыча, и закатила губернатору сцену. Разве в администрации нет хозяйственника? Разве это не дело Бабуляна — следить, чтобы у министров всегда были скрепки?

— Где прошел армянин, евреям делать нечего, — тихо, но внятно для губернатора произнес Павлыч.

На шум высунул нос из своей каморочки любопытный Асмолевский. Потап Степанович знаком подозвал его поближе, сказал:

— Вы мне показывали какую-то бумагу насчет Тимофея Павловича Некрасова? Несите-ка сюда.

И тут же, пристроившись на углу стола с букетами живых цветов, по традиции изящно подобранных руками Маргариты Разумовны, подмахнул известный приказ. Затем, не выпуская бумагу из рук, перечитал и вдруг задумался. (Павлыч в эту минуту съежился и отошел подальше, спрятался у него за спиной.) Спросил у Асмолевского недовольно:

— Почему «комендантом башни»? Разве только в башне нужен порядок?

Жирно вычеркнул слово «башни» и своей рукой вписал сверху: «города».