Сергей Яковлев - Советник на зиму

Что же до наветов на Потапа Степановича — тут ограниченность и упрямая слепота Биргер могли вызвать лишь удивление. В записанных накануне его высказываниях (а на чем еще она могла строить свои домыслы, как не на «Максимах», неосторожно оставленных Низговоровым на столе в своем кабинете?) было не богохульство, но неудержимое желание Потапа Степановича уверовать и хоть как-нибудь оправдать тот глухой тупик, каким предстала ему в конце долгого пути земная жизнь. Весь грех старика состоял в том, что он как раз чрезмерно уповал на божественный разум и вознамерился получить от Бога прямые ответы на свои простые, жизненно важные вопросы, без уклончивых ссылок на непостижимость промысла. Полагая, вероятно, что если не добьется этих ответов он, взошедший на вершину земного опыта и славы, то у всех других надежды еще меньше, и человечество останется во мраке неведения до скончания веков… Именно эта забота, это радение об истине, скорее угаданные, чем расслышанные Низговоровым, затем и усиленные его художническим воображением, и вызвали в нем вчера безотчетную тревогу, а ночью не давали уснуть. Он даже отослал ни с чем Наташу, радостно впорхнувшую было к нему после своих затяжных месячных (отчего-то они с Алисой, словно сговорившись, испытывали женские недомогания в одни и те же дни), и впервые взял в руки оставленную Анной Библию.

К очередной беседе Низговоров приготовил для Потапа Степановича соображения, которые, как ему казалось, должны были успокоить возмущенный разум старика.

Губернатор согласился его послушать.

Низговоров начал с того, что есть два рода служения: служить людям и спасать свою душу. Они не только не совпадают, но прямо исключают друг друга, хотя иногда ошибочно объединяются «служением Богу».

Служить ближнему (людям вообще) — значит идти в мир и принимать на себя грехи мира. Какими бы благими намерениями ни диктовались мирские дела, их последствия непредсказуемы. Тут надо заранее смириться с разочарованиями и неправотой и целиком отдаваться душевным порывам. Жизнь неправедна. Она трагически ошибается и тут же поправляет свои ошибки еще более трагическим образом. Каждое живое существо — одновременно и злодей, и жертва.

Известен ответ Христа на каверзный вопрос, какая заповедь Ветхого Завета наибольшая: «возлюби Господа Бога»! Правда, на втором месте и чуть ли не рядом с этой заповедью он упоминает другую: «возлюби ближнего твоего, как самого себя». Однако многие другие высказывания Иисуса, а также вся последующая практика христианства ставят под сомнение вторую заповедь. Душу можно спасти, только забыв о себе («отвергнувшись себя»), порвав все связи и влечения, исключив или крайне формализовав любые контакты с внешним миром. На пути небесного служения земные любовь, жалость, сострадание — помехи, ибо они сиюминутны и недальновидны, продиктованы животными инстинктами…

Тут Потап Степанович не выдержал, прервал Низговорова и начал ему возражать, приказав записывать.

Бог

Нас учат, что Бог непознаваем. Что промысел его жесток и не имеет никакого отношения к доброте и нравственности. «Делай что должно, и будь что будет».

Но ведь так живут звери. Например, кошки. Плодятся и не думают, что станет с потомством.

Чтобы так жить, зачем разум, самосознание и вера? Разве они не в борьбе с таким укладом рождены?

Человеку предлагается забыть, кто он есть? А как же «по образу и подобию?»

Отказ от себя (от человечности) равносилен отречению от Бога.

Записав это, Низговоров хотел воскликнуть: «Вы же противоречите себе вчерашнему!» — но понял, что из этого уже будет не выкарабкаться, и осекся. Губернатор помолчал, понурив голову, и вдруг энергично продолжил — без уведомления, не предварив новые слова никаким заглавием. Однако Низговоров по его взволнованному лицу догадался, что Потап Степанович решил подвести итог нечаянному спору:

Уходить от близкого, отказываться ему служить — это самомнение.

Мысль, что проживешь и один, еще даже лучше, — фальшивая мысль.

Мы можем быть только хорошими. Плохие мы никому не нужны, в том числе самим себе.

В этом случае вся жизнь лишается смысла.

Все это было выпалено одним духом и прозвучало как стихи, и Низговоров, торопясь поспеть за речью, почувствовал холодок в спине и мурашки на теле — то особенное состояние, какое бывает только при соприкосновении с великим и прекрасным и какого он не испытывал, пожалуй, с тех пор, как расстался с Марантой.