Сергей Яковлев - Советник на зиму

Самое же главное — он понял: это звучит и его нерв, это те самые слова, какие он искал и не мог найти на протяжении своей второй жизни, начавшейся у проруби.

Дома он опять отказался от услуг — на сей раз Алисы, не поглядев и на ее слезки. Женщины ему прискучили. Алиса теперь все норовила подставить широкий тыл (ей, похоже, понравилось, как это получилось у них тогда в кладовке), и он вынужден был ковыряться в складках набухшей сырой гузки, вдыхая запах размороженной курицы и не зная потом, куда девать перемазанные чем попало руки. Что касается чистоплотной надушенной Наташи — она, при всей своей замысловатой акробатике, была проста и предсказуема, как резиновая кукла. С некоторых пор Низговорову гораздо интереснее стало следить за неожиданными поворотами собственной мысли по следам бесед с губернатором. Возбудилась душа, тело могло и подождать.

Он взял в постель Библию. Ему захотелось найти то место, которое он читал у Маранты. С ним, словно с неясным воспоминанием из раннего детства, было связано что-то важное и заманчивое, разгадка целой жизни, до которой можно добраться только напряжением всех душевных и умственных сил, постепенно придавая туманным образам определенные черты и знакомые наименования.

Где же это? А, вот:

«Услышавши о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время».

Какой сюжет! Трудно даже понять, что водило рукой автора: тонкая насмешка или святая простота. Эти, которые подтрунивают, — ведь они по-своему правы. Павел предстает им провинциалом, просто дикарем. И чем человек неразвитее, чем больше мучается невысказанным, тем охотнее принимается учить других — тех, кто знает много больше него, кому на самом-то деле он втайне завидует. Учит по праву свежей крови, неразъеденного мыслью чувства. Они много знают и успели, похоже, от знаний своих притомиться, ищут новых впечатлений, развеивают усталость иронией… Он — прямодушен. И они перед его несуразной упрямой верой сознают ограниченность своего срока. Идут, наступают с окраин жадные и страстные, кто еще не тронут сомнениями. Сгорая от зависти к роскошной гордой культуре, они ее надломят и осквернят, сумев понять и употребить себе на пользу лишь малую часть, самое элементарное и малоценное, подобно тому как грубый солдат походя пользуется захваченными им в стане врага прекрасными утонченными женщинами для опрастывания своей мошонки…

Но то Павел. Всего лишь Павел. А сам Христос?

Впрочем, был еще знаменательный эпизод с Павлом, который проливает свет на многое: в Филиппах, в отличие от культурных Афин, его не зовут на беседу к мудрецам, но бьют за проповеди палками и бросают в темницу (власть еще имела средства, чтобы за себя постоять), а затем выпускают. И что же Павел? Он не спорит с властью, когда она сильна. Он уважает силу. Больше того: в себе самом он уважает, оказывается, не просто человека, «тварь во Христе», и даже не посланника Господа, проповедующего Его именем, но прежде всего — римского гражданина! И наносит властям римской колонии удар под дых, как какой-нибудь современный правозащитник, какой-нибудь диссидент-отказник: «нас, Римских граждан, без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают? Нет, пусть придут и сами выведут нас». И перепуганные воеводы — образец правовой дисциплины! — действительно являются и приносят свои извинения…

Как Павел — плешивый низкорослый еврей из глухой провинции, из фарисейского рода, одержимый тяжкими недугами, накладывавшими отталкивающую печать на всю его внешность, — получил римское гражданство? Заслужил ревностным преследованием христиан в первую половину своей жизни? А может, еще раньше кто-то в его роду выложил за это хорошие деньги? Как бы там ни было, ссылка на гражданство со стороны Павла не уловка и не юродство, как чудится из глубин нынешнего цинизма; это ему слишком близко и дорого; за этой позицией — истинное, в крови заложенное и всем жизненным опытом усвоенное преклонение провинциала перед могуществом и блеском Римской Империи!

Вот ключ, с которым можно было обратиться назад, к Христу.

«Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова.

Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его…

Иессей родил Давида царя; Давид царь родил Соломона…»

Зачем Христу, Богу и сыну Бога, наследование от Давида? Зачем ему помазание и царский титул?

Низговоров вытащил из-под матраца блокнот и на чистой странице крупно вывел: