Вильям Козлов - Дети ада

Проводив взглядом прямоугольник с красным фонарем последнего вагона, я продолжал свой путь. Выйдя к лесному озеру, которое ровным белым полем расстилалось внизу, я несколько раз скатывался с горы вниз. В том месте, где кончался берег и начиналось озеро, образовался естественный трамплин. Случалось, я падал с него и кувырком летел в сугроб, из которого торчали камышовые метелки. Откуда ни возьмись, на меня сходу налетал Пират, мохнатый, с короткой мордой, и начинал ошалело лаять, думая, что я с ним играю.

Зимой птиц в лесу мало. Мелькнет среди сосен небольшая стайка синиц и исчезнет, зато пестрые озабоченные дятлы стучат повсюду. Возле сухостойных деревьев весь снег усыпан коричневыми крошками, отслоившейся красноватой корой. Я заметил, что дятлы не стучат одновременно, когда пускает пулеметные очереди один, другие прислушиваются, будто по звуку оценивают его работу. Закончит один, начинает стучать второй, третий...

В будние дни редко кто попадется мне навстречу на лесной лыжне, а вот в выходные лыжники часто встречаются. В двух километрах отсюда Дом отдыха «Голубые озера». Так что моя лыжня всегда накатана. Правда, в сильный снегопад она начисто исчезает и приходится заново ее прокладывать. Кстати, если долго нет снега, то лыжня быстро «стареет», на нее налипают сосновые иголки, сучки, образуется наледь. А в бурю вообще вся оказывается заваленной лесным хламом, да и весь снег в бору испещрен сучьями, иголками, корой. За долгую зиму моя лыжня помногу раз стареет, умирает и после снегопада вновь возрождается.

Сосновый бор зимой далеко просматривается, в овраги намело голубые сугробы, редкие звериные следы иногда пересекают лыжню и исчезают в глубине бора. Чьи они, я не знаю. Скорее всего, лисицы, потому что других хищников в нашем лесу не водится. Есть еще лоси, но их круглые и глубокие следы я встречаю редко.

Месяца два в Опухликах на свободе жил молодой длинноногий лосенок Гриша. Черный с белым. Лесорубы принесли его из леса совсем маленьким, выходили и он привык жить среди людей. Впрочем, он выглядел на улице диковинным существом из другого мира: голенастый, высокий, с горбоносой мордой, выразительными печальными глазами и двумя вспухшими серыми желваками на широком белом лбу, где должны были вырасти рога, он бродил возле продуктового магазина и ждал, когда его чем-нибудь угостят. Брал хлеб и булку из рук, кивал в знак признательности. Раза два приходил в нашу деревню, чаще пристраивался за лошадью молоковоза, запряженной в сани. Так и трусил следом из Опухлик до деревни. Обходил дворы, останавливался у ветхих калиток и бил в снег длинной ногой, мол, я пришел, угощайте, люди добрые!..

Но люди бывают разные. Встретились, видно, на пути красавца, большеглазого лосенка с длинными черными ресницами, недобрые люди, накормили его чем- то, говорили, солью, и Гриша сильно занемог, пластом лежал, подогнув под себя длинные белые ноги у магазина и смотрел на людей печальными глазами. Ребятишки толпились вокруг него, гладили тяжело вздымающиеся бока, совали ломти хлеба, но лосенок отворачивал длинную морду, моргал и тяжело вздыхал...

Сосед мне потом рассказал, что из сельсовета позвонили в райисполком и, получив оттуда разрешение, поручили охотнику убить больного лосенка, чтобы понапрасну не мучался. Вот так грустно закончился случайный контакт доверчивого лесного жителя с людьми.

И я еще долго вспоминал Гришу, трусящего вслед за лошадью, к нам, в Холмы. Приходил он и ко мне, я выскакивал из дома, тащил ему хлеб, булку, кусковой сахар... Бархатистыми мягкими губами лосенок брал с ладони угощение, дышал мне в шею, благодарно кивал, разрешал погладить, почесать за стоячими нервными ушами...

Кому помешал забавный, добродушный Гриша? Чья подлая рука поднесла ему отраву?..

Об этом так никто никогда и не узнает, так же, как гораздо позже я не узнал, кто убил умного, веселого пса моего Джима...

Легко скользя по синевато поблескивающей лыжне, я слышал, как лыжи издают протяжный мелодичный звук, алюминиевые палки извлекают из слежавшегося снежного наста совсем другой звук: резкий, скрипучий. Сосны и ели стоят, не шелохнутся, снег облепил широко раскинувшиеся ветви, пригнул их, маленькие елки, почти полностью спрятавшиеся в сугробах, напоминают кланяющихся белых гномиков, на черных ноздреватых пнях выросли высокие папахи, в одну из них наподобие птичьего пера, воткнулся кривой сучок. Зеленоватое небо над просекой, в той стороне, где солнце нежно золотится, посверкивает в алмазных гранях редких облаков. Куда ни брось взгляд, везде черные, серые, коричневые стволы, уткнувшиеся в пушистый, будто взбитые сливки, снег. Пока скользишь на лыжах, кажется, что лес тоже движется, шуршит, ворочается, но стоит остановиться, как глубокая белая тишина начинает тебя обволакивать. Лесные звуки и шорохи, даже далекий стук дятла не нарушают торжественную тишину. И чем дольше стоишь, глядя на эту белую с зелеными и голубыми тенями красоту, тем сильнее тебя завораживает зимний лес. И мысли твои далеки от повседневной суетности, ты думаешь о том великом и неповторимом таинстве, совершающемся в природе. Кто еще, кроме нее, может создать эту хрустальную тишину, это гармоничное единство бескрайнего прозрачного неба и белой земли? К тебе будто бы приходит ощущение твоей причастности к великой тайне бытия...