Вильям Козлов - Дети ада

Сильва разлил коньяк по рюмкам. Я знал, что не опьянею. Со мной такое случалось. Если в голове что-то сидит, меня хмель не берет. А ребята захмелели. Завтра воскресенье. Выходной. Я понимал, что ничего страшного не случилось. Нашего брата военного летчика демобилизуют задолго до законной пенсии, незачем работать на износ. Так говорят врачи и командование. Я еще могу пригодиться в другом месте. В каком? Вот этого я не знаю. Мне вдруг пришла шальная мысль в голову: а что, если остаться у знакомого старика-рыбака? Буду работать в колхозе, а вечерами и ранней зорькой рыбачить. А этот «взрыв» над головой, после которого рыба выскакивает из воды? Не будет он действовать на меня?

— Иван, выпьем за удачу! — Сильва поднял рюмку. — Никак, раскис?

— Не годится так, дружище, — сказал Леша. — Сегодня ты, а завтра... кто-нибудь другой на очереди. Такая уж наша планида.

Я вдруг вспомнил один разговор со стариком- рыбаком. Мы сидели на деревянной лодке с бамбуковыми удочками. Клевало плохо, и мой дед разговорился. Он что-то толковал о точке заземления. Дескать, у любого человека должна быть своя точка заземления. Вот вы летаете, говорил старик, вас не видать, а на земле у вас есть точка заземления. Не каждый человек знает, где она, эта точка. Но найдет ее обязательно. Молния, и та не сразу в землю втыкается, а ищет свою точку заземления. Иной раз вся переломится в небе, а точку найдет...

Мудрый ты человек, старик! Для молнии люди придумали громоотвод. И разряд уходит туда, куда ему указали. А вот для человека громоотвода не придумали. Ищи ее, эту точку заземления! Где она? Может быть, ты мне подскажешь, старик? Еще мальчишкой я мечтал об авиации. И вот добился своего, стал летчиком. Летал на самой новейшей современной машине. И думал, что это и есть моя точка заземления, а вот оказалось, что это один лишь зигзаг, как у молнии. А точки нет. Точка где-то в другом месте. И никто не знает, где она. Ни я, Иван Белов, ни ты, старик!

Пейте, ребята! Завтра выходной. Отоспитесь, отдохнете, а в понедельник — снова в небо. А я побреду по земле. Искать свою точку заземления. И буду отныне на все смотреть снизу вверх.

Я вышел из летного городка рано утром. Мне начальство предложило машину до станции, но я предпочел пройти тридцать километров по лесной дороге пешком. Вещей у меня не было. Один вещмешок за спиной, да спиннинг в брезентовом чехле. Вещами и мебелью я не успел обзавестись и очень был рад этому. Громоздкие вещи — спутники женатого человека, а я — холостяк. Все мои необходимые вещи уложились в мешок, а чемодан с книгами и коробку с одеждой и обувью я послал малой скоростью в Ленинград. Дело в том, что я родился и вырос в Ленинграде. Родители мои погибли в блокаду. В живых из всех моих родственников осталась одна тетка. Она жила на улице Халтурина, неподалеку от Марсового Поля. Вот я и решил навестить тетку. Поживу в Ленинграде, а там видно будет.

За эти тридцать километров до станции я должен определить свою дальнейшую судьбу. Поэтому я и отказался от машины. Буду идти и думать.

Мимо меня по заасфальтированной дороге проносились машины. Грузовые и легковые. Машины исчезали вдали, а запах бензина оставался. Иногда возле меня водители притормаживали, предлагали подвезти, я благодарил и шел дальше. В кустах, тянувшихся вдоль дороги, трещали птицы. Над лесом плыли желтые кучные облака. Иногда облако закрывало солнце, и мир становился сумрачным. Откуда-то выпархивал ветер, шумел в соснах, шевелил кусты. Но солнце скоро пробивалось сквозь облако и снова асфальт лоснился, плавился. А ветер поскорее прятался в лесу. Навстречу мне попадались колхозники с косами, женщины с подойниками и граблями. Пора сенокоса. В эту пору трава пахнет по-особенному. Запахи моего детства... Я слышал вжиканье кос на пойменных лугах, смех женщин. Видел, как над кустами поднимались стога. И меня вдруг потянуло сбросить вещмешок, снять рубашку и взять в руки грабли или косу. Я свернул с дороги на луг. Загорелый плечистый мужик окинул меня оценивающим взглядом, протянул с поднимающегося стога вилы. Я стал подавать ему сено. Одонок рос, все труднее становилось удерживать над головой огромные охапки сена. Труха сыпалась мне за ворот, кусалась. Я разделся до пояса и плечи мои ощутили горячее дыхание солнца. Мужик был неразговорчивый, он молча руками принимал сено, бросал под ноги и уминал по кругу. Жена его, надвинув на лоб выгоревший платок, подгребала граблями сено с другой стороны.