Роман Уроборос - Заклание-Шарко

БЛЭК. Не свисти — денег не будет.

КОСТЯ. Ага. Ну, все готово, слушай.

Пошла песня.

Под повторяющийся через равные промежутки речитатив, музыка, исполняемая громкими гитарами, медной духовой группой симфонического оркестра и волынкой, все расходилась и расходилась волнами по комнате, заполняя ее удивительно-завораживающей какофонией. Мелодия же, завывая скрипкой, напоминала ту самую шведскую или норвежскую народную песню, насвистываемую Костей. Все резко оборвалось, и наступила тишина, но скоро стало понятно, что она — звенящая. Звон этот почему-то напомнил Блэку его недавнюю поездку в Непал.

БЛЭК. Ну… (Пауза). Насчет музыки я ничего говорить не буду. Я все равно в вашей современной дребедени не разбираюсь. Но насчет слов… Кослик. Скажи. Причем здесь жиды? У тебя бабушка по маминой линии, между прочим, чистокровная еврейка. Кстати, я вторую часть понимаю абсолютно. Это крик, понимаешь, маленького человека, пронумерованного и обезличенного современной цивилизацией, который обращается за поддержкой к великим, пускай даже и литературным героям прошлого. Но первая часть! Ладно. «Нет денег. Нет еды». Это нормальное состояние подавляющего числа людей, замордованных современной реальностью. Но потом следует цитата, хоть и немного переделанная. Но она катастрофически не в тему. То, что евреи виноваты во всех смертных грехах, так сейчас думают, мне кажется, только бритоголовые. А у тебя вроде волосы длинные. (Пауза). Зато ум короткий. Так что или придумайте что-то по накалу близкое к первой, третьей и четвертой строфам. Или вставьте нейтральную цитату. Что-то типа «А мы слыхали, как поют дрозды». Тогда гарантия — через Василича вас на эМТиВи поставим. Это я тебе как выпускник филфака обещаю.

КОСТЯ. Причем здесь филфак? Пап. Текст нам, на самом деле, написал дядя Петя Шарко. Всем очень понравилось. Долго смеялись. Мы ничего такого, что ты сейчас сказал, даже в мыслях не держали. Ни про каких бедных землян ничего не думали. И не собирались моих родственников и неродственников евреев обижать. Просто спели песню, потом записали. И уже месяц нас от этого прет. Понимаешь? И убирать мы ничего из песни не собираемся. Да и не имеем право. Текст-то не наш.

БЛЭК. Послушай совета старого папки. Никогда не пой то, что сочинил Петя Шарко. Просто добрый совет. А так… Захотите пластинку издать — все уберете как миленькие. Так всегда было в подлунном мире. Правила диктует издатель.

КОСТЯ. Не захотим. Мы реализовались уже. Все остальное — жесть.

БЛЭК. Сынок. Кослик… Чего я сказать-то хотел? Склероз. Вообще, если чего со мной и с мамой твоей случится, так дядя Слава все до твоего совершеннолетия делать будет. Ну, а после восемнадцати все твое будет.

КОСТЯ. Пап, ты чего? Ты чего такое говоришь? Что с вами случиться может?

БЛЭК. Ну ладно, ладно. Это я так сказал, на всякий случай. Мало ли что. Конечно же, с нами ничего не случится. Пошел я. Нам с мамой собираться надо и ехать уже.

«… типичной ошибкой любого мыслящего человека, является естественная мысль о том, что с ним ничего плохого не может случиться. На самом деле может и, обычно, случается…»

ВЕРА. (Разговаривает по телефону). Меня не волнуют ваши проблемы. Вы обещали, что доставите билет еще час назад, вы говорили, что билеты уже на руках. Сейчас мне рассказывается какая-то непонятная сказка про заблудившегося курьера. Про то, что у него телефон отключен. Не вол-ну-ет. Понятно? Значит, так. Находите курьера. Забираете билет. И в течение часа он должен быть у Сережи, водителя Игоря Васильевича. Если этого не случится — пеняйте на себя. Отбой.

Верина комната маленькая, но пронзительным светом светлая. Инь-яневское равновесие всемирное здесь естественным образом сдвинулось в сторону Ян. И это, конечно, повлияло на жизнь Веры, живущей в квартире этой 29 лет, даже после внезапной смерти матери. Вера была прирожденной резко-сильной секретаршей-помощницей руководителя, стервой. От одного вида которой вся прежняя империя Игоря Васильевича Дворянского трепетала, как крылья колибри, к цветку медленно приближающейся. Отчего вся империя-колибри устойчиво двигалась в нужном направлении непреклонно устойчиво. И Игорь Васильевич до последнего момента это очень ценил. Внешне же Веру можно было описать фразой одного ее одноклассника, который был безумно в нее влюблен и один раз даже пытался вскрыть себе неумело вены (сказано это было в минуты острой ненависти к объекту своего обожания): «Самое красивое тело во Вселенной, очень некрасивое лицо и полное отсутствие души».