Александр Семенов - Вольные кони

Сергею захотелось выбраться из тесной машины на свежий воздух, вдохнуть полной грудью, стряхнуть томительное оцепенение. Он слушал Володьку вполуха. Его монотонный неторопливый деревенский говор думать не мешал. Мысли шли вразброд. В Сергее словно столкнулись и заспорили два разных человека: один поддерживал разговор с братом, понимал и сочувствовал ему, другой к себе прислушивался и себя жалел.

– Присмурел ты чего-то, – оборвал рассказ Володька.

– Задумался, привык жить один, одному вроде сподручнее. Друзья растерялись, с каждым годом все меньше тех, кому довериться можно, хоть женись, – невесело улыбнулся Сергей.

– Одному плохо, – согласился Володька.

И Сергей поежился от беспечно сказанных слов. От такого сочувствия только горше, больнее становится измученной душе. Разве может он, новоявленный брат, понять и почувствовать, как нелегко жить одному?

Свыкся Сергей со своим одиночеством, притерпелся, а вот теперь расплачивался – с каждым годом, он это остро ощущал, все труднее становилось сходиться с людьми. В свое время он с матерью немало поколесил по Сибири: доводилось жить и в деревне, и в райцентре, потом уж до города добрались. Каждый раз ему приходилось заново постигать жизнь, каждый раз долго не могли установиться взбаламученные очередным переездом чувства.

Сергей привыкал то к деревянным, то к каменным домам, не замечая по молодости, в каких легче дышится. Не сразу постиг, что перемена мест прижигает сердце; казалось бы, одна земля, одни люди ее топчут, но всякий раз менялись прежние отношения, а к новым приходилось приспосабливаться, ломать себя. Ему казалось, что было бы легче, будь рядом отец.

Все эти мысли переплавлялись в нем, сердце тихонько ныло – отзывалось на них, просились на волю теплые слова, вызревшие в долгих раздумьях, но выговорить их было неизмеримо трудно. И он молчал, смотрел, как за толстым стеклом, совсем рядом с дверцей машины, тянется изо всех сил к остывшему небу тонкая сухая былинка. Было очень тихо, лишь беззвучно струился по накатанной дороге легкий сыпучий снег, неслышно гудели над головой провода.

Володька дымил папиросой в приоткрытую форточку, всматривался в дорогу – на горизонте появилась темная точка, быстро выросла, и когда с ревом и лязганьем пронесся мимо грузовик, повернулся к Сергею и, тронув ключ зажигания, сказал:

– Хватит горевать, дома, поди, нас заждались.

Когда подрулили к дому, люди уже помянули отца. Неторопливо спускались с высокого крыльца, медленно пересекали двор. И каждый по своему прощался с братьями: одни суетливо пожимали им руки, торопясь уйти, другие, наоборот, успевали с любопытством разглядеть их лица, пока высказывали слова сочувствия. Как ни печально событие – уход человека, а живое берет свое – люди проверяют себя на оселке чужого горя.

Люди все шли и шли. Сергей и Володька все пропускали мимо себя это бесконечное шествие и тем оттягивали минуту, когда надо было переступить порог осиротевшего дома.

– Надо же, сколько народу помянуть отца пришло, – утешился Володька. – Полдеревни, наверное, собралось. Тут у нас, как водится: кто сват, кто брат, кто вместе сено косил. Свои все, в общем, – договорил он, провожая взглядом последнего односельчанина.

Кротко звякнуло о ворота кованое кольцо. Зимний недолгий день угасал, глубокие фиолетовые тени таились в закутках просторного двора, быстро густели и отовсюду сползались к избе. Окна, не затворенные на ночь ставнями, источали приглушенный желтый свет, за стеклами двойных рам двигались темные силуэты – из горницы в кухню женщины сносили стопки тарелок, возвращались с чистой посудой и заново накрывали стол.

– Сердце подсказало, – вымолвил Володька, поднимаясь по ступенькам крыльца, – в самый раз поспели.

За толкотней нет времени родным людям от всего сердца помянуть ушедшего человека, да и для этого особый час, особый настрой духа требуется.

– Потеряли мы вас, – устало и обиженно сказала, обернувшись на стук двери, девчонка в темном платье: хрупкая, угловатая, с льняными, туго зачесанными назад волосами. Горькая морщинка по-взрослому таилась у пухлых губ, но не портила бледного нежного лица, с которого печально и в то же время с любопытством смотрели на Сергея светлые глаза.

– Сестренка Нина, – представил Володька.

Потрескивали за чугунной дверцей печки березовые дрова, наполняли теплом выстывший за день дом. Запахи огня и еды возвращали жилью живой дух. Здесь, на кухне, хлопотали одни женщины, мужики толпились в горнице. Руки женщин привычно делали работу: одна она и в праздники, и в будни, и в дни похорон. Мужики держались раскованнее жен – успели перехватить стопку-другую.