Александр Семенов - Вольные кони

– Проходите, – пригласила Сергея в горницу Нина. За ними потянулись остальные родственники – его с Володькой только и ждали. Сестра за столом оказалась напротив, и пока усаживались родичи, Сергей чувствовал ее осторожный взгляд. А у него никаких других чувств к ней не было, кроме жалости: сидела она подстреленной птицей на краешке стула, угловато, беззащитно выпирали острые ключицы, тонкие, неокрепшие руки бессильно лежали на коленях.

Слева и справа от Сергея уселись Володька и дядя Степан, и эта близость поддерживала его. Он незаметно рассматривал родственников – что-то объединяло их всех целостно и прочно, а что – сразу не понять. Наверное, родные люди, прожившие вместе многие годы, как ни разбавляй их чужой кровью, становятся неуловимо похожими: возникает некая связующая духовная сила, проявляется мудрое понимание необходимости хранить, не пускать враспыл накопленного предками, раз и навсегда установленного жизненного порядка. Сергей остро чувствовал, как далеко отстал от своей большой семьи и понимал, что догнать и пристать к роду ему будет трудно.

Тягостная пришла минута, долгая – справили люди нелегкую работу, собрались за одним столом, а сказать вроде нечего, сил нет – все, кажется, ясно, не сразу находятся нужные слова. Но и затягивать эту минуту нельзя – следует добрым словом помянуть умершего, заслужил он это, раз собрал вместе за столом столько близких.

На русской земле разве что отъявленного негодяя зароют без жалости и сострадания, и знака на том месте не останется. Одним тем, что родился, жил на белом свете человек, заслужил он, чтобы отплакали его, пусть не громко, не навзрыд. И помирать тогда, наверное, ему легче, когда знает, что дрогнет у кого-то сердце, откликнется смерть его в родных и близких людях.

Смерть уравнивает плохих и хороших, но отправляя человека в мир иной, люди стараются не припоминать какой тяжкий груз ошибок и проступков уносит он с собой. Желают облегчить ношу? Да ничего тут не поделаешь, что взял – то взял, с плеч не сбросишь.

Первые слова доходят до Сергея тяжело, медленно, прорываясь сквозь вязкую пелену посторонних мыслей. Внутренне он ждал и боялся услышать нечто высокопарное и затертое, высказанное не сердцем, а принужденным умом. Но первую же безыскусную, простую речь выслушал без сердечного сопротивления. И следующую принял как должную. И еще раз помянул вместе со всеми рюмкой вина покойного, и отпустило вроде, отмякло, ослаб ком в горле.

– Василич крепкий мужик был, не прожил своих годов. Все куда-то торопился. Вот и износился раньше времени. Одно верно – на сторону не глядел…

Сергей узнал голос – этот человек начинал поминки. И вдруг поймал себя на мысли, что вслушивается в каждое слово, сказанное за поминальным столом. С края стола донесся быстрый женский шепоток:

– Ты погляди, да не на Володьку, на чужого сына… Вылитый Иван. Это ж надо уродиться… Вот не довелось, сердешному, испытать радость, с сыном повидаться…

– И то правда, с чего Тоська взбеленилась, правду говорят – вредность поперед бабы родилась, – покрыл ее слова чей-то шершавый голос.

До Сергея дошло, что это о его матери пробубнил мужик, у которого шея вместе с плечами ворочалась, – каждое слово он будто челюстями перемалывал. Обида невольно шевельнулась в сердце и притаилась там.

– А вот этого я не люблю – помер человек, и начинается: то один покойника расхваливает, то другой, а нет в ум взять, что Васильич простым человеком был, таким, как все мы грешные, – вскипал на самом краю стола, влезал в разговор маленький нервный, весь как будто на шарнирах, мужичонка.

– А тебя, молью побитого, никто и не спрашивает, сиди помалкивай, – дергала его за рукав сидевшая рядом женщина, по виду жена, и нервно поджимала губы. – Ешь, пей, только, ради бога, не лезь к людям со своими глупыми разговорами.

Но оказывается, и ей непросто было сладить с занозистым мужиком. Тот в ответ лишь хищно прищуривал глаза, катал за худыми щеками желваки и подливал свинца в голос:

– Эт-та верна, никто меня в этом доме не спрашивает, все сами знают, что почем. Ну вот не умею я складно выражаться, как некоторые штатские. Сижу вот, силюсь, что бы такое особенное вспомнить о покойнике, а не могу. Мужик как мужик: водки мог выпить, матюгнуть, если заслужил. Нет, не упомню, что такого в нем необыкновенного. А вот уши драл мне, на всю жизнь запомнил, до сих пор трещат, – смолк он, будто сам себе удивившись – эк, его занесло не в ту степь.