Александр Строганов - Стравинский

Только не в этот четверг. Нынче у затейниц сплин. На душе пусто. Оглушительная немота и тяжесть. Что случилось? Вроде бы ничего особенного не произошло. То, что Стравинский не открыл дверь, не может быть причиной хандры. Не раз Сергей Романович выкидывал подобные фортели. Агностик имеет на это право. Вообще агностицизм лишен каких-либо условностей, привязанностей и обязанностей. В этом могучая сила и абсолютная правота учения. Исчезни любой из агностиков, провались в тартар прямо на глазах, соратники и бровью не поведут. Безмятежность. В сущности, недостижимый предел мечтаний многих несчастных, истерзанных планами и поступками.

Искомая безмятежность, вроде бы, присутствует, но иная, терпкая, с металлическим привкусом тоски и жалости к себе. Чужеродная безмятежность, если можно так выразиться.

Сестрички тоже устают.

Совсем некстати увязался Сагадаев. В другой раз непризнанный трагик был бы очень к месту. Озорничать с ним одно удовольствие. В особенности если его потянет на Шекспира. О таком зрелище только мечтать.

Иной раз непризнанного гения и хорошим коньяком не заманишь, но стоило солнышку спрятаться, закрыть бы глаза, отвернуться, лечь да уснуть – вот он, пожалуйста, тут как тут, зануда, Макбет.

И ведь не прогонишь.

И коньяку, кажется, нет. Точно нет.

Говорит, говорит. Что говорит? Говорит, замерз. Говорит, погреться б. Неуклюже поджав ноги, рухнул в кресло, глаза закрыл. При таком раскладе Шекспира от него ждать не приходится. Да и не нужен сегодня Шекспир. И Сагадаев не нужен. Никто не нужен, отвернуться, лечь, да уснуть.

Интересно, надолго замерз?

А если до утра?

Павел молчит. Согревается.

Рита молчит. Сидит против Сагадаева, взгляд осмысленным не назовешь.

У Марины сил, кажется, побольше, – Сейчас чай будем пить. Сейчас, сейчас, чай будем пить. Ну, что, будем пить чай? Что скажете? Сейчас, сейчас. Чайник уже кряхтит. Кряхтит уже.

Сагадаев оживает, – Я чай пить не могу… А кофе нет у вас?.. Или покрепче чего… Чай – не могу. Нельзя. Меня от чая тошнит. Всегда.

Каприз, стало быть.

Рита слабым голосом, – Капризы, капризы. – Так не капризы, в том-то все и дело, не капризничаю я, я не капризничаю. Нет, это – факт, наблюдение, беда моя – чай. Не переношу. Все переносят, а я – никак. – Капризы, капризы. Шучу, Паша, шучу. Не хочешь, так не пей. – Замерз я, Рита. Очень. – Верю, верю. Тишке говори, пожалуйста, голова болит.

А, может быть, и правда мутит артиста от чая.

Сагадаев развивает мысль, – В голову ударяет. Еще хуже ликера… Меня больше всего ликер забирает. Хор. Трагический финал… Помните, был такой «Новогодний»? Еще шартрез. Или шартрез не ликер?.. Я его пил-то пару раз… Нет, раза четыре… или пять… В стельку. Все – трезвые, а я в стельку… Из-за сахара? Из-за сахара. Надо бы сахар проверить. Сдается мне, диабет у меня. Они говорят «дыабэт», врачи говорят «дыабэт». Почему не знаете? Может быть, так правильно, «дыабэт»?

Марина уже с кухни, – Только чай… Еще шампанское. Но в холодильнике. Холодное.

– Шампанского пока не нужно…. Нет, не нужно покуда. Подумал, не нужно. Промерзли все. Я лично промерз. Так бы – хорошо, конечно, но ты говоришь, в холодильнике? А тогда не нужно. Не май. И не июнь. Зима. Шампанское в жаркий день хорошо. Замерз… Нет, не нужно, пожалуй. Покамест… Что же это будет, если я холодного приму?.. Пневмония? Воспаление почек?.. Столько болезней… Дыабэт… Нет, пока не стоит… Хотя шампанское люблю. Всегда… Черт с ним, неси чай… Хотя, шампанское, конечно… Может быть, достать? пусть пока греется?.. Или уж не связываться?.. А много у вас шампанского?

Марина вносит чай. Большой бокал. Подает Павлу.

– Большой бокал? Это чай? Видно же, что чай, зачем спрашиваю? Спасибо. Большой бокал? Крепкий? А для меня чай всегда крепок. Другие, если хватят лишнего, потом чай специально пьют, чтобы протрезвиться, а меня, напротив, забирает еще больше. Хор. Трагический финал. – Обжигается, – Ай, ай, горячо. Большой бокал? Большой. Крепкий. Черный. Крепкий чай? Черный. Разве не видно? Зачем спрашиваю? – Делает еще глоток, – Ай, как горячо! Горячий какой. Обжегся. Кажется, обжегся. Сжег всё. Все не сжег, конечно, но обжегся. Обжегся, но не сильно. Но обжегся… Толстею. Вот толстеть стал.

Марина тормошит сестру, – Риточка, я вас оставляю… Тщетно. Громче, – Я вас оставляю. Рита, слышишь?.. Может, тебе тоже чаю принести? Рита, ты спишь? Не прикидывайся. Я, правда, больше не могу. Еще минута и рухну прямо здесь. Если захочешь, чай на кухне. Сосну часок. Может, меньше. День убит. Будешь спать? С Павлом посидишь? Принести тебе чаю? Вязну. Что-то вязну сегодня, торможу. Хочешь чаю? Павел уже пьет. Словом, нальешь себе, если что. На кухне. А я вас оставляю. Отправляюсь спать… Очень жаль, Рита, очень жаль, что ты спишь. Я думала, мы, как обычно, подержимся за руки перед тем, как я уйду. Очень жаль… Не обижайся, не могу, честное слово. Прости. – Сагадаеву. – Дорогой друг, прошу простить великодушно, милый друг. Ухожу. Глаза слипаются. Не могу, честное слово, глаза слипаются. И ты можешь подремать, друг. Рита уже дремлет. И ты поспи. А потом все проснемся и будем пить чай. Ты любишь чай? Ах, да, ты же говорил. Прости.