Александр Строганов - Стравинский

У Павла слезы на глазах. Рита, – Ты чего это вдруг? – Ничего. Так, вспомнилось. – Что вспомнилось? – А ведь у меня, Риточка, мог быть ребенок. – Да? – Вполне… И у вас с Мариночкой мог быть ребенок. – Дети. – Что? – Нас двое. Если бы у каждой был ребеночек, было бы как минимум двое… Дети. Множественное число. – Да, да. Да, двое. Ну, конечно. Двое, ты права. Да, да, двое. Сначала у тебя, потом у Мариночки. Или наоборот… Одновременно родить вряд ли получилось бы. – Это точно. – И у меня мог быть сын. Или дочка… Могли случиться близнецы. Близняшки. Тоже двое… Бывает, и тройни рождаются… Иногда приходят такие мысли… Иногда задумаешься так-то, к горлу ком подкатывает. – Хочешь детей? – Нет. Что я с ними делать буду? Детей не хочу. Я их не знаю, боюсь. Сам ребенок, если честно. Размышляю, фантазирую, не больше. Иногда, случается, всплакну. Думаю, мог бы иметь детей. В старости было бы кому воды подать, например, – смеется, – вспомнил анекдот с бородой. Старик умирает, плачет. Дети спрашивают, ты чего плачешь? а он – я вас кормил, поил, жизнь на вас положил, пугали – умрешь, некому воды подать будет. Вот, умираю, и что?.. Пить-то не хочется, – смеется, имитирует голос старика, – Обидно, пить-то не хочется… С бородой анекдот. Терпеть не могу анекдоты с бородой, однако рассказываю. Все время рассказываю. Зачем?

Рита уходит, возвращается с шампанским, бокалами, – Шампанское будешь? – Холодное? – Из холодильника. – Не могу принять решение. – Принимай, а я пока выпью. – Откупоривает бутылку, наполняет бокал, выпивает залпом. – Хорошо. – Хорошо? – Очень хорошо… А что, собственно, случилось-то? – В каком смысле? – Ты говоришь, мог быть ребенок. – Откуда же мне знать? Вы все такие разные. – Кто? – Все… Женщины… Всё что-то рассматриваю, наблюдаю, сравниваю… Не скрою, иногда разные мысли посещают… Мальчишками под лестницей прятались, под юбки вам заглядывали. Интересовались, что там, да как. Рассматривали, наблюдали, сравнивали. – Нам с Мариной? – Что? – Нам с Мариной заглядывали под юбки? – При чем здесь вы с Мариной? Я же рассказываю о своем детстве. В годы моего детства вас с Мариной еще не было. – А теперь? – А что теперь? – А если бы ты теперь вдруг стал мальчишкой, пусть на час, забрался бы к нам под лестницу?.. Ну, что замолчал? Отвечай как на духу. – Не скрою, такая мысль возникала… Понимаешь, чем больше выбор, тем сложнее остановиться… Понимаешь, это кажется, что всё одинаково, что все, в сущности, одинаковые. Нет, нет, тысячу раз нет. Все разные. Все настолько разные, голова кругом… И притяжение, манок. Всякий раз – манок… В чем загадка – не могу понять. Никто не знает. Ни Фрейд, ни Промысловский ваш. Никто… Врут, что знают. не знают… Ибо необъяснимо… Меня привлекают все женщины. Без исключения… Даже в возрасте. Особенно те, что в возрасте. Думаю, потому что зрелые опытные женщины в детстве, в юности воспринимаются как нечто уж совсем недосягаемое… Наверное эти ощущения каким-то образом закрепляются. Прячутся в подсознании, тонут там, но не погибают. Ждут своего часа. В нужный момент, как правило, когда этого уж никак не ожидаешь – всплывают. Как глубоководные мины. Как только ты почувствовал своего ребенка, ребенка в себе, понимаешь, что я имею в виду? – так они являются. Всплывают, каракатицы. И уж тут – ухо востро. Всякое может случиться, если потерять бдительность. А как не потерять бдительности? Надобно помнить всегда – твоя голова просто нафарширована глубоководными минами… От теней прошлого не так легко освободиться. Вообще с тенями не так просто расставаться, а с тенями прошлого в особенности… Что же касается вас с Мариной… Под лестницу, конечно не забрался, но разные мысли в голову лезли… Сами по себе… Я – сам по себе, а мои мысли сами по себе… Так как-то.

Рита смеется. Не смеется, заливается. Целый оркестр из колокольчиков.

Павел немного растерян, – Смеешься?.. Да, ты смеешься. Насмешил. Актеры любят смешить. Актеров медом не корми – дай насмешить… Вот ты смеешься, а напрасно. Хотя, как знать? Может быть, смех в данном случае как раз то, что нужно. Всё так неоднозначно, так мучительно… Я страдаю, невыносимо страдаю, Рита. Причина тому – всё те же наблюдения, фантазии. Я, Рита – бесконечно творческий человек, таким уж родился. В понимании среднего нормального человека – урод. Червячок. Аз есмь червь… Нет, нет, какой червь? При чем здесь червь? Это я так, чтобы подчеркнуть унизительный свой путь извилистый. Но не червь, конечно. Гордость имею. И побольше, чем у некоторых, имен называть не буду. Гордость. И благородство в меня родители привнесли. Так что не червь. Скорее вымершая птица. Гасторнис. Была такая птица. Потому что летаю. Да, умею летать. Урод, а летать умеет, в отличие от некоторых, имен называть не буду. Не из опасения, а потому что очень хорошо умею отличить мелкое от главного… Видишь, какой у нас союз? Вы – пташки вольные, я тоже птица. Пусть и вымершая. А вымерших птиц не бывает. Все рано или поздно возвращаются. И гасторнис вернется. Ты веришь? Я верю. Во мне много веры и надежды. А вот профессия у меня – рабская, подневольная. А я сросся со своей профессией. – Хочешь, возьмемся за руки? – Погоди. Возьмемся обязательно, чуть позже. А теперь послушай. У меня ролей-то нет. То, что я играю, ролями назвать нельзя. Ролей нет, и не было никогда. Я на театре прозябаю. Чувствую себя приживалкой, частью декораций. Однако в труппе нет такого легендарного персонажа, как ваш покорный слуга. А дело в том, что я не пропускаю ни одной репетиции. Посещаю и утренние, и вечерние, и ночные перед премьерой. И те, где не занят. Смеются, конечно. Коллеги, партнеры смеются за глаза. Юродивым считают или блаженным. Что-то такое. Я им прощаю. Трудно поверить, но прощаю с великой легкостью. Оно само как-то происходит. Мало того, я все роли знаю наизусть. И заглавные и второстепенные. В давние времена мог бы стать выдающимся суфлером. Память изумительная… Вот они расходятся после репетиций, а я уже в темноте прокрадываюсь на сцену и исполняю монологи. И диалоги. Играю и за себя, и за своего партнера. Иногда до самого утра… Здесь ты должна понять – это не отчаяние. Не болезнь отчаяния. Это – счастье. Трудно поверить, но это так… Мне зритель не нужен. Даже противопоказан. Ты же видела, что происходит с моим лицом, когда я публично исполняю монологи? В особенности Макбета… Вообще Шекспира. Шекспир мне противопоказан. Он убьет меня однажды, я знаю. Но без него не могу… Без Шекспира и без женщин. И женщины мне противопоказаны, потому что сердце имею слабое. Как всякая птица. Между прочим, гасторнис вымер. Это такая метафора. – Может быть, попытаться как-то проще жить. Немного легкомыслия? – Может быть. Наверняка. Но это же надо принять, настроиться. Стать французом. – Рита смеется, – Почему французом? – Павел серьезен, – Но я же играл французов. Это крайне поверхностные люди. Единственное, что объединяет меня с ними – некоторая прижимистость. Я даже пустые спичечные коробки не выбрасываю, думаю, не смейся, когда-нибудь из театра меня все равно попросят за ненадобностью, чем стану заниматься? Вот буду сочинять что-нибудь из коробков. Скажем, башню можно будет построить. Или мост. Я читал такую комедию французскую. Кошмар. Герой строил из спичек башни, мосты, а над ним все потешались. В гости приглашали, чтобы потешаться. Кошмар… Творческому человеку все в хозяйстве сгодится. Пробки от бутылок собираю. Значит, кто-то наверняка, собирает бутылки. Не с тем, чтобы сдавать, а для коллекции. Коллекционер. Но вот он, тот собиратель бутылок, хранит свою тайну, помалкивает, и над ним никто не смеется, а я, или тот француз с башнями, не сумели удержаться, и сделались шутами. Молчание – золото. У меня в доме столько всего накоплено – шагу не ступить… А хочешь, я пойду, спрячусь под лестницей, а ты, как будто не знаешь, по лестнице пройдешь. Детство вспомним. Мое детство… Глупое предложение, согласен. Иногда совсем дураком делаюсь. Наверное, так душа отдыхает. В такие минуты человек особенно беззащитен… Ты не обиделась? Это же игра, не обижайся. Я бы и смотреть не стал… Стал бы, конечно… Стыдно. Забудь… Они легкие, пьют легко, французы эти. Легкие вина, пьют легко. Шампанское – это же их изобретение?.. Я, когда ухожу в запой, мрачным делаюсь. Все бездны души моей как бы разверзаются. Такое про себя узнаю во время запоя, что жить не хочется… Рита, я же бесконечно русский человек. Русский актер. Во мне плач живет и раскаяние. Что мне эти французишки, да и при чем они? Здесь всё и все. Разве есть на свете еще люди? Ты думаешь, есть еще на свете белом люди? Ты думаешь, тот, иной невидимый мир существует? Ты думаешь, что Шекспир – человек?.. Здесь, Рита, совесть, стыд, жизнь, надежда. Нигде больше. Всё остальное – лишь воображение. Жаль, конечно, но это так. Чудовищная игра. Мы просто бредим. Всё бред. Когда это знание проникает в тебя, становится страшно. Невыносимо становится… Но надежда не исчезает. Это даровано нам свыше!.. Всегда надежда. Даже на краю гибели. Даже в последнем вздохе надежда и свет, Рита!.. О коробках и пробках не думай. Это от беспомощности. Это я маленького себя жалею. Это любовь просится. Видишь, какое слово произнес заветное?.. Да разве создала природа человека нежнее и лучше меня?.. Ой, молоточки в голове, тошнит… Рита, я точно знаю, что женюсь на ком-то из вас, но не могу выбрать. – В глазах Павла уже мигают недобрые огоньки. – Вы обе моя страсть! Знаешь ли ты, Рита, что такое страсть?! – Наверное, Павел, наверное, пора домой, баиньки? – Вот видишь? Забудь немедленно всё, что я тебе сказал. – Уже забыла. – Обещаешь? – Обещаю. Выпьешь шампанского?.. Шампанского на посошок и по коням, да?