Александр Строганов - Стравинский

И птицы.

Все, в один голос. Довольно всех. Избыточно. Не бывает «все». Один. Всегда один с проволокой этой. Из пастухов. Можно, конечно, говорить. Похождения, мечты. А то удила закусит. Потом снова на убой. От мяса завишу. Чревоугодник. Какое там благословение? «Парад». Сати, Сати. Вот это – да! А ведь улица брюхоногая. Ну, так пьем этот нектар, уксус. Да. Никто еще не отравился. И силы придает. В худшем случае – револьвер к виску. Но теперь только в Париже. Жорес валится на тяжелый стол. Стол валится под тяжелым Жоресом. Париж – это Париж. Тяжеловоз, трамвай, желток, Париж. Париж. Этим все сказано. Но так «Парад», чего удивляться? Колониальные товары. Помада для усов. Марлевые занавески. А спустись в погребок, там что? Навряд ли. Замусоленная книжка. Календарь. Шествие зверей, планет, бычий язык. Все это нужно мне. Одному.

Ему бы, Жоресу, ногу отнять или руку. Глядишь, и в живых остался бы.

Наконец-то. День занимается. Назовем это днем. Пробуждение или экскурсия. Сиречь, да маленько. Уже грай. Ура. Остаюсь неравнодушным. Удивительно. Неравнодушие как-то волнами посещает меня. Неравнодушие и головокружение. Радостное, как от шампанского. Странно – розового цвета здесь не встретить. Даже на закате. Неужели розовый цвет – продукт воображения? На денек бы смотался, музыку послушать. Пьяную. День, ночь. Так удобно думать. Сейчас, сейчас. И тени проклюнутся. Цвет – чуть позже. Как правило, с капельки крови начинается, с кровавого пятнышка. С комарика. Самое точное из всех насекомых. Ориентир. Некоторые привычки всё же остались. По крайней мере.

Будем надеяться.

Однако где же мой шейх? Потянуло табачным дымом. Неужели закурил? Всматриваюсь. Рыжее пятно. Грязное. Контур уже темнеет. Нос можно рассмотреть. Мой нос. Двойник – худший вариант соглядатая. От себя не убежишь. Закон. Если кто не знает – закон. Эй, ты живой? Сияешь как та этикетка. По какой причине? И по какой причине, позволь полюбопытствовать? Я табачку рад. Я вообще думал, что бесконечность проведу в пыли. Дым и пыль близнецы, не правда ли? Дымите, дымите, мне приятно. Теперь, когда можно смело констатировать: все наши представления, фантазии, предположения, скудные свидетельства и примечания о жизни на том берегу не имеют ничего общего с действительностью, остается два выхода. Либо, как я уже проделывал не раз, повернуться на другой бок и спать целую вечность, в прямом смысле, либо постичь новую реальность, новый язык, в моем случае, нотную грамоту, чтобы как-то пытаться бодрствовать. Зачем – не знаю. Может быть, это отголоски прежней жизни. Может быть, стоит подождать, пока окончательно сотрутся воспоминания, запахи и прочие блики минувшего бытия. Думаю, оба решения – верные. И действовать следует в обоих направлениях.

Балов и собраний, по-видимому, не будет.

Однажды, вот таким же утром. Слышу, будто где-то пекут блины. Этот сладкий масляный запах. Прекрасная новость. Хорошо помню эти кондитерские из детства. Ромовая баба. Разбитый нос. Вот увидел нос и тут же вспомнил собственный нос. Новизна порочна, что бы там ни говорили, как бы ни заманивали. Ученые, жуки древесные. Засматривался, сравнивал. Бывает, увлечешься, следуешь и, вдруг, обнаруживается – смурь, оборот. Думаю, краски должны быть легкими, робкими. Всегда так думал. Но картины жизни, те, что с младых ногтей навязывают, накручивают всякое назидание и другого свойства манок – сплошное солнце, лимон, купорос. Или, напротив, сажа чернее черного. Уголек. Собачка. Или точка, жирная такая. Клякса. Собачка. Или тот черный трубач. Как его, Луи? Или первые впечатления от женщин. Юбки, катания. Волнение остановить решительно невозможно. Эти ложбинки, ямочки. Пах. Выше всяческих возможностей. Делириум, порча. Коснуться руки, колена – обморок. Это пока сухожилия срастутся, это пока кадмий, свет, цитрус, соль смоет, пока мясом, пленками обрастет. Дождь в помощь, конечно. Но не всегда. Снег – румянец, шутихи. Взрослая жизнь, всё такое. Недостижимо. Детьми рождаемся – детьми умираем. Кто это сказал?

Увы.

Только Пост установится – нате, духовой оркестр. Разве можно было Вагнера предвидеть? Уроков музыки без кровоподтеков не бывает. Когда всерьез. Сад. Летний сад. Зимний сад. Сад. Сад. Оливы да финики. Прохаживаются, дефилируют. Рюши, жабо. Кивал, волновался, поклоны. Засмотрелся. Залюбовался. Сначала шелест, шепот, цикады, вишенка, шепот, павы. По капельке. Смыкается, смеркается. Даже фонтаны молчали. Сначала. А потом? И самая первая женщина – загородный праздник. Какая-то чаща, гуща, лианы. Забрался помочиться. Монтесума. Сильвер. Кук. Не обязательно цыганка, мулатка, просто темная женщина. В прямом и переносном смысле. Нищенка. Креолка. Порто. Акценты – те же шпильки. Шиповник, шипы, девственность. Мы цены ей не знаем, девственности. Кант знал. Во хмелю. Красивая. Кармен. Откуда, вдруг? На фоне цикад, сверчка. При тишине и миражах. Во хмелю. Очень взрослая. Красивой показалась. Самой красивой на тот момент. Соль-минор. И во хмелю. Запах даже понравился. Колдовской, ядовитый. Случайная женщина. Дай пять копеек, покажу, что у меня там. Ну, это – слишком. Это – удар молнии. Случится – и теперь. Бежал стремглав. А в кармане около рубля. Скопил. Гигантские шаги нравились. Еще волшебный фонарь. Словом, не был готов. Бежал. Разбил нос. Наказание. Ослепление и наказание. Позже Настасья Павловна, Оленька, Лиза, мадам. Как ее звали? Мадам. Не помню. Ах, да, мадам Серт. А меня Гимой звали. Гима, Гима, где ты, Гима? Под кроватью, мадам. Что вы там делаете? Свалился, мадам, во сне. Приснились башмаки, гнались за мной по лестнице. Я бы с удовольствием посвятил жизнь составлению каталога лестниц Петербурга. Отчаянная, но спелая мысль, не находите? Проку больше было бы. А «Фейерверк» все равно написался бы. Не мною, так кем-нибудь другим. А каталога никто не составит. Это потому что каталог я сам придумал, а музыку Бог пишет. Видите как? Всё – не то. Уже дело к осени. Холод. Ту цыганку – не цыганку здесь встретил. Третьего дня. Что-то около месяца тому назад. Приличная женщина. Ни малейших признаков повседневности. Нисколько не изменилась. Шла под руку с ноздреватым господином. Зонт. Судя по всему, профессор. Зонт. Оспой, наверное, переболел. Оспой многие болели. Нисколько не изменилась. Глазам своим не поверил. Запах другой. Дорогой запах. Профессор. Диттер. Зонт Диттер, вот как его знать. Вычислительная машина. Зачем ему женщина? Хотелось, хочется, и весь сказ. Фа, до, ре. Вот вам еще картинка. Из тех, чем нас в назидание балуют. С рождения, можно сказать. Вкус портят, слух.