Бернис Рубенс - Я, Дрейфус

Когда фургон сбавил скорость и мотор тихонько заурчал, я услышал хор скандирующих голосов. Я разобрал слова, когда мы остановились. «Свободу Дрейфусу! Свободу Дрейфусу!» Вылезая из фургона, я разглядел плакаты — про мою невиновность. От благодарности меня даже в дрожь бросило.

Меня повели в комнату, где нужно было ждать начала. Я вспомнил, как подкашивались у меня ноги, когда я впервые шел на заседание суда, тогда я запинался на каждом шагу от отчаяния. Теперь же я чуть ли не бежал. Мне казалось, что я иду на представление, что у меня главная, звездная роль и лучшие места. Я не осмеливался думать о развязке драмы. Она должна была случиться в конце спектакля.

Меня там ждала Ребекка, и впервые за много лет я подумал о Саймоне Познере, моем прежнем адвокате, который так бездарно меня защищал. Мэтью никогда о нем не упоминал, и я предполагал, что их дружбе пришел конец. Ребекка радостно меня приветствовала. Похоже, она волновалась не меньше меня.

— Мы лишились Эклза, — сказала она.

— Знаю. Прочел в газете сегодня утром.

— Для нас это не потеря, — сказала она. — Его самоубийство можно расценить как признание вины. Так что нам это только на пользу.

— У него была семья? — спросил я. Мне вдруг стало жаль его.

— Нет, только друзья, — сказала она. — Так называемые друзья. Некоторые из них будут сегодня в суде.

И я снова почувствовал себя в театре. Я уже знал сюжет и большую часть действующих лиц, но актеры на эпизодические роли и статисты мне известны не были. И мне не терпелось занять место в первом ряду.

Снова длинный коридор, но на этот раз я чуть ли не летел по нему, несмотря на то, что меня крепко держали под руки. Меня отвели на мое место сбоку. Оно было отгорожено решеткой, но уже не казалось мне клеткой. Я не так чувствовал себя в изоляции, в карантине, я воспринимал все как репетицию освобождения. Зал суда казался мне небольшим и приятным. В кошмарах, которые мучили меня в камере, зал уголовного суда раздувался до огромных размеров, из всех стыков сочились ложь и предубеждение, и все хотели моей крови. А это помещение было удобным, с уютной площадкой в центре. Приличного вида зрители расположились в партере. Они смотрели на меня с некоторым любопытством, и я не боялся встретиться с ними взглядом. Мы все встали, когда появились трое судей, и я ожидал, что сейчас приглушат свет и представление начнется.

Я не намерен подробно описывать начало заседания. Я воспринимал все эти процедуры как режиссерские указания, инструкции о том, как придерживаться сюжета и не развалить спектакль. Ребекка зачитала обвинение, а именно: апеллянт осужден за убийство Джорджа Тилбери. Мне понравилось, как меня стали называть. Я больше не был «заключенным». Я чуть меньше зависел от других.

Я посмотрел на государственного обвинителя, это был тот же любитель повращаться. Но выглядел он иначе. Казалось, что он уже устал, подавлен, его лицо говорило о поражении. Ему явно сообщили о новых доказательствах, и свое появление на заседании он расценивал как простую формальность.

— С вашего позволения, уважаемый суд, — начал он, — я выступаю по поручению короны. — Лицо у него вытянулось — он словно сожалел, что корона дала ему такое поручение. И затем он тихо и с бесконечной тоской сделал ошеломительное заявление: — Корона не имеет возражений против апелляции.

По залу пронесся гул удивления, послышался возбужденный шепот. Неужели публике не сообщат, почему сняты обвинения, не расскажут о доказательствах, подтвердивших мою невиновность? Им нужно было увидеть воочию, как творится правосудие, и судьи понимали, что правила должны быть соблюдены.

— Я учту ваше мнение, — сказал главный судья. — Но решение принимать или отклонять апелляцию принимается нами и только нами. По этой причине мы заслушаем показания свидетелей.

Слухи о странном повороте событий в апелляционном суде уже попали в дневные газеты. Зал был полон, и тишины добились не сразу. Ребекка встала и обратилась к судьям.

— В ходе опроса свидетелей, уважаемый суд, — сказала она, — будут представлены доказательства лжесвидетельств, и эти доказательства, вне всякого сомнения, будут переданы генеральному прокурору. Но моему первому свидетелю эти обвинения не могут быть предъявлены. Два года назад, когда он выступал свидетелем обвинения, ему не исполнилось восемнадцати, и судья не обязал его принести присягу. Сейчас ему двадцать лет, и он даст показания под присягой. Я вызываю Джеймса Тернкасла.