Бернис Рубенс - Я, Дрейфус

Джеймс, как и обещал, пришел с утра пораньше и записал свои показания. А Мэтью отправился на свидание с братом.

Не знаю, как начать. Много раз мне бывало трудно взяться за перо. Мне мешало отчаяние. И после встречи с Мэтью перо опять не слушалось, но уже не от отчаяния, а от радости. Мне хотелось петь и танцевать, чем я и занимался после ухода Мэтью. Меня пьянил запах возможной свободы. Я был готов прощать. Я был готов усмирить свой гнев. Но я понимал, что надо удерживаться и от того, и от другого. Нужно было преодолеть еще одно препятствие: следовало заручиться согласием министра. Но Мэтью сказал, что доказательства заговора столь убедительны, столь неопровержимы, подтверждены столькими свидетелями, что отказ невозможен. Однако министр внутренних дел был евреем. Я бы предпочел, чтобы он им не был. Я не мог забыть, что Розенбергов на электрический стул послал судья-еврей. Еще один еврей из серии «считайте меня за своего». Помоги мне Господь, но мы все-таки безумный народ.

Я ждал. Не помню, как прошли следующие несколько недель. Мэтью приходил часто, но сообщал только, что они все еще ждут ответа министра. Он, как всегда, был настроен оптимистично. Как и Люси, которая раньше была очень осторожна и не хотела подпитывать мои надежды понапрасну. Я хотел обсудить с ними, что мне делать, когда я окажусь на свободе, но Люси отказалась говорить на эту тему.

— Мне нужно тебе кое-что рассказать, — обратился ко мне Мэтью.

Я поначалу испугался, что случилась какая-то заминка с делом, что апелляция откладывается или появились сведения, что в ней может быть отказано. Должно быть, я побледнел, потому что Мэтью поспешил продолжить:

— К апелляции это отношения не имеет. Это касается меня и Сьюзен. Она бросила меня вскоре после приговора. Поменяла фамилию себе и Адаму с Заком.

— Мне кажется, я об этом знал, — сказал я, обрадовавшись, что Мэтью наконец поделился со мной. Мне хотелось укутать его своим состраданием. — Очень тебе сочувствую, — сказал я.

— Не стоит меня жалеть, — ответил он. — Я постоянно вижусь с детьми, а еще я живу с Ребеккой. Уже год. Мы очень счастливы вместе.

— А как Сьюзен? — спросил я, хотя в глубине души меня это совершенно не волновало.

— Злится, — вставила Люси.

Мы снова замолчали и так, молча, исключили Сьюзен из членов нашей семьи.

Когда они ушли, я снова взялся за свой рассказ, но не мог подобрать слов, чтобы описать ожидание. Бывали дни, когда надежда так меня переполняла, что я просто терпеливо ждал освобождения. Но бывали и дни, когда я впадал в отчаяние и был уверен, что останусь в этой камере до конца своих дней. Так меня и бросало из крайности в крайность, и, находясь в одной крайности, я даже представить не мог, какова эта другая.

Вот как раз в такое время, время неопределенности, ко мне пришел Сэм. Он не был у меня почти месяц, и я скучал по нему. Он меня предупреждал, что поедет в Америку — чтобы я не удивлялся его отсутствию. Однако это не помогло. Я не мог понять, почему он меня оставил, порой я даже на него злился. Но я был безмерно рад снова его увидеть.

Он вошел в камеру и по-свойски уселся на койку. Это мне всегда нравилось в Сэме. Его никогда не пугала моя камера. Я думаю, при неблагоприятных обстоятельствах, от чего, конечно, оборони Господь, он стал бы отличным заключенным. У него было полно красочных историй о поездке в Америку, но сначала он хотел поговорить об апелляции. Мэтью ввел его в курс всех новых поворотов в деле, и ему не терпелось рассказать мне, как он рад и окрылен надеждой.

— Книга становится длиннее, — лукаво улыбнулся он. — Там появятся главы, о которых мы могли только мечтать.

И тут я понял, что совершенно позабыл о книге. Когда мне нечем было заполнить время, писание приносило пользу, а иногда и удовольствие, но скоро, будем надеяться, мне это уже не понадобится. Сэм, похоже, прочитал мои мысли.

— Теперь у книги задачи шире, — сказал он. — Если повезет, она не будет просто своего рода терапией. Это будет протест против несправедливости, против предрассудков, разложения и гонений. Против всего вместе. А это выходит за рамки дела Дрейфуса. Это проблемы важны для всех. Вам нужно ее дописать, вне зависимости от результата апелляции. Это ваш долг, друг мой.

Тут он улыбнулся и рассказал, как воодушевились американские издатели, с каким нетерпением они ждут рукопись.

— Я постараюсь, — ответил я.

И тогда он стал рассказывать мне о Нью-Йорке. Я был там всего однажды, в те счастливые времена, когда я разъезжал с лекциями. И пока он говорил, я решил, что непременно поеду в Нью-Йорк, как только освобожусь. Я даже мысленно составил маршрут. Этот так увлекло меня, что я постепенно перестал слушать Сэма. Но тут он задал мне вопрос, касавшийся его рассказа, и мне пришлось признаться, что мысли мои далеко.