Анатолий Новиков - Календарные дни

Время уже поджимало. Люди только и думали, как бы в яму скрытую не ухнуть, разговоры прекратились — трясло, как на худых качелях. Но как только свернули на просеку с высоковольтными мачтами, Гагаров, ощупывавший патронташ, выдохнул с досадой:

— Пострелял из карабина, называется, — старый я кабан, а не бывший корветтен-капитан!

— Что такое? — промычал Антон Антонович, не разжимая губ, чтобы язык не прикусить ненароком. — Живот связало?

— Мозги! — рявкнул, как с чужой палубы, Гагаров. — Жена патроны забыла вложить к новому карабину. А я, дурень бородатый, за бабой не проследил!

Охотники переглянулись, кое-что подумали, но промолчали — человек и так крепко наказан, но не до конца, правда, потому как запасное ружье имел, старое то есть. Единственное, что огорчало его, — зверя не подсечет из новенькой винтовки.

Салтыков остановил машину в низком мерзлом ельнике и заглушил двигатель. Мы тихо вылезли и огляделись. Здесь побывали люди. Натоптано было конских и человеческих следов, валялись клочки сена — видно, что копешки возили по этой дороге на ферму, свежие санные борозды пролегли, а топтались, так то, верно, по нужде мужики соскакивали либо перекуривали, не очень торопясь на кормовой двор.

И пошли мы, как тати, вредной цепочкой, не дыша почти что, след в след — и не дай случай хрустнуть веткой: перед тобой мгновенно вырастала огромная, точно у привидения, голова распорядителя с жутким выражением глаз. Примерно через километр мы стали с радостью, знакомой и начинающим, и опытным охотникам, расставаться.

Крепкий левый фланг застолбил Шестой номер. Здесь лес выдавался утюгом вперед, к изреженным кустам поля. Пятый отвалил в том же лесу, но поглубже в чащу. Четвертый находился на одной линии с Пятым, но ближе к правому флангу метров на триста — тут, по расчетам, проходила явная волчья тропа. Третьему досталось скрытное место, где поле под белым углом входило в чистый кустарник, густой, спутанный, а где-то в тылу торчал вездеход, и только сквозь разрывы крон прочерчивались провода высоковольтки.

Наконец и я встал на номер и, дождавшись, покуда Гагаров промнет унтами канал в снегу, дыша мамонтом, и доберется до соснового выступа, где ему и полагалось замереть до зверя, поднял руку, оповещая мужиков, чтоб засекли.

Тот день выдался мартовским — теплым, тихим. Солнце било в высокое поле передо мной, и лучи слепили, отражаясь от тонкого, как соль высшего помола, снега. Сильными синими веслами падали и поднимались тени сосен и елей. Слева, чуть в низине, выпирали кусты — там скучал Третий, — и было хорошо видно, как они поднимались все выше, а потом пропадали, стиснутые стволами, и опять высоко над ними протягивались коротко мачты и провода, а перед глазами, в двух шагах от схрона, из-под наста выглядывали две нежные елочки, веселя панораму. Зато я стоял мясником саратовского крытого рынка: крови жаждал и выстрела. Для того и готовились несколько месяцев. Вся злость и гнев, которые накопил в жесткой коробке календарного года, ненависть к тому, чего душа не принимала, а выполнял, и — подчиняясь им — все, даже самое доброе во мне выстрела ждало. Дыбом чувства поднялись вмиг, когда услышал шум верных загонщиков, бредущих от скотомогильника, и когда ловлю себя на первобытном волнении и ожидании, то лицо и руки кажутся нечистыми, но это позднее, а тогда стоял, боясь пошевелиться, и просил кого-то неведомого, но могущественного послать зверя на меня — порох сох ожиданием, свинец в стволах плавился. А я пыжился не ударить в грязь лицом, когда приспеет настоящее дело, чтобы не пустили в родном охотколлективе расхожую шкварку о моей мнимой меткости и таком же хладнокровии.

Время неслось кувырком — не знаю, быстро это или очень медленно.

Внезапно тени, краски, борозды исчезли. Все кругом стало белесым, размытым — на пологий гребень снежного холма, скрывавшего подступы к березняку, выплыл волчина. Зверь бежал чуть наискосок поля, и ветер старался на меня, — сердце ходуном ходило в груди, понял: уготовлено судьбой пса успокоить.

Волк выскочил на вершину стремительно, но тотчас остановился, растягивая мои добычливые секунды, двусторонним желтым взглядом ухватил перед собой всю местность, сразу и точно задерживая в памяти каждое дерево, каждый куст, каждую обозную борозду, направление полета птицы. Все показалось ему на миг безопасным, вымершим, пустым. Но потому волк и живет, до сих пор рядом с человеком, что сам себе не доверяет по звериной технике безопасности. Да его на этом и ловят. А загонщики базар подняли с собачьим лаем, но дальше колка не шли, боясь попасть под выстрел, тем более, что Симон наверняка мужикам небылицы о карабине наплел, о силе его убойной.