Евгения Лавренова - Наклонная плоскость

«Все, сплю.!»

«А ты спи себе, ты мне не мешаешь, ты в прошлый раз мне тоже не мешала. Ха-ха-ха» — мужчина продолжал раздосадованно радоваться собственному юмору. Маша резко села на кровати:

«Слушай, я имею право на нежелание делать это два раза подряд.»

«Господи, да имеешь, имеешь право на нежелание. Успокойся. Я уважаю твое право на нежелание.»

Мужчина резко лег на другую сторону кровати и отвернулся. Маша придвинулась к нему и улеглась, обняв за спину. Через несколько секунд она услышала мерный храп и спокойно откатилась на другую сторону кровати.

Маша тоже была единственным ребенком в семье со старой престарой мамой, она была немыслимо поздним ребенком, мама родила ее в 50 лет. В тот же год умер Машин папа, оставив после себя кучу легенд и массу изысканных по тем советским временам совершенно неприличных вещей: огромную библиотеку, антикварные столики, шахматы из слоновой кости, коллекцию трубок, немецкие таблетки 70-х годов от полового бессилия, французские эротические журналы, пакетик с какой-то зеленой трухой, привезенный из Боливии, который мама любовно называла кокаином и прочее и прочее. К тому же папа отлично пел баритоном, сам себе аккомпанируя, в основном что-то не очень приличное, а также имел кучу любовниц, о которых мама рассказывала не без гордости. Одна из них была из Чехословакии, что считалось в те времена крайне престижно. Далеко не каждая советская семья могла себе позволить любовницу из за границы.

Чешка подолгу гостила у них с папой. Мама восторженно показывала, где спала гостья из Праги, демонстрировала забытые ею серьги, с умилением говорила о том, что папа выдавал чешку за свою дальнюю родственницу и при этом, тут же хвасталась, что ни дня этому не верила.

Судя по всему, папа был интересным человеком. И Маше тоже от него кой чего перепало. Мама же стала интересной только после его смерти, но интересной по-своему. Теперь все свои силы и любовь она отдавала рожденной красавице Маше. Ее любовь была абсолютно маниакальной. Она никак не могла отчаяться отдать ребенка в сад или ясли. Только от этого маниакального страха, она покинула пост преподавателя английского в институте и стала обучать дома. Но ученики как-то не шли. Лучше шли пошитые дома на старой машинке шторы. К шитью Нина Александровна была приспособленна не очень, но из-за боязни за ребенка уже через две недели странного изнурительного труда, требующего невероятной кропотливости, неплохо наловчилась шить модные в ту пору шторы из атласа в стиле «сделайте мне красиво» к которым подшивала невероятные золотые кисти. Ее забота о Маше скоро превратилась в манию. Мама так боялась что ребенок заболеет, что сначала она решила и обучать ее дома, но ее переубедила сестра, сказав что если так пойдет дальше, она лишит ее родительских прав. Нина Алексанровна сдалась и отвела драгоценную Машу за руку в школу. Затем она сделала следующее. Она выбрала дерево покрепче, вооружилась биноклем, и короткими беспомощными ножками, цепляясь за жесткую кору, залезла на каштан и оттуда стала смотреть за жизнью ее несравненной. С этого дня она окончательно помешалась. Уже лет через пять она начала слышать голоса, давала иное «свое» толкование всему услышанному по телевизору и радио, научилась собственноручно изобретенным способом с помощью подорожника и яиц привораживать к Маше нужных людей и отвораживать ненужных.

Маша наоборот только в школе вдруг узнала, что такое жизнь. Она бодро и воинственно подчинила себе девочек, выстроила их в иерархическую лестницу, причем так, что все, включая принадлежащих к самой низкой касте, с любовью и трепетом ждали от нее редких подачек и боялись ее прогневать. Так одна покупала ей булочки, другая носила ее сменную обувь, а самой приближенной подруге дозволялось причесывать Машины густые темно-русые волосы. Когда однажды Машиной маме рассказали, что ее дочь третирует одноклассниц из глаз Нины Александровны полелись слезы радости. Кого бы Маша не третировала, так им и надо. А зачем еще нужны тогда королевы?

Если в начальных классах баловство Маши только поощрялось, то вот потом, когда баловство могло перерасти в секс, проявилась во всю мощь материнсткая воля, а в пику ей — невероятная наглая смекалка дочери.

В пятнадцать лет Маша впервые влюбилась. Влюбилась прямо на улице. На тротуаре сидел романтически опечаленный красавчик с грязной головой. В его волнистых волосах кое-где проглядывала солома, но на шее были бусы. Для Маши эти достоинства были неоспоримы. Недолго думая она подошла, села рядом и поцеловала его нежную желтоватую щеку. Наркоман удивленно посмотрел на нее и подумал, что в этот раз его штырит на редкость позитивно. Маша поняла по расширенным зрачкам, что это именно то, чего ее мать как раз и боится больше всего на свете. Но ее это только развеселило.