Евгения Лавренова - Наклонная плоскость

«Ну ладно тебе, Гриша, не передразнивай,» кокетливо ворковала теща.

«Варя, когда это кончится? — начал Гриша, как только за тещей захлопнулась дверь. Почему мы ходим в ту комнату тайком, как самоудовлетворяться, а? Варя смотрела, испуганно хлопая глазами. Гриша продолжал: «Теща коньки любит, ну и слава богу, сколько можно втихаря запираться и смотреть все это через мокрые трусы. Ну есть у нас телевизор, ну и бог с ним, надо поставить его уже в центре и смотреть всей семьей.»

«Правильно, телевизор!» — топнул ногой четырехлетний Саша, немыслимо картавя. На лице Вари отразился ужас от такого немыслимого кощунства и даже годовалый младенец, не выпуская грудь изо рта, округлил глаза, слушая, чем окончится этот немыслимый демарш. Мама закрыла ему глаза рукой, как будто телевизор мог немедленно воплотиться, от того что его назвали по имени…

«Гриша, при детях может не надо, а? Давай, когда будем одни».

«Варечка, … когда мы бываем одни? Мы никогда не одни» — бормотал под нос Гриша, удаляясь в ванную. Засовывая штаны в стиральную машину, он продолжал брюзжать: «С нами же божий глаз везде и теща еще.»

Он вышел из ванной и пытался попить сок прямо из пакета, сок вырвался из рук и залил на этот раз Гришину футболку. На этот раз Гриша рассмеялся и резко подобрел. Что, собственно, явилось причиной его недавнего раздражения, он вспомнить толком не мог, а посему приготовил жене чай с чабрецом и сахаром, как она любила.

Семья Варвары 20 лет назад вернулась из Канады, туда они попали еще в конце пятидесятых, потому что в Канаде тогда было много русских староверов. Но дети староверов рождались, покупали компьютеры и телевизоры и постепенно теряли связь с корнями, топя ее в кленовом сиропе. Тогда папа Вари, иконописец-самоучка, решил возвращаться на историческую родину. Они продали в Канаде старый добротный дом, лошадь, корову, и прочие странные крестьянские вещи, с трудом уживающиеся с Гуглом и Майкрософтом.. Не продали лишь коромысло. Семейную реликвию. Его пытались пристроить соседям, но они отказывались, несмотря на исторический подтекст двухсотлетней чурки. Тогда папа повез его с собой в Москву. Так и приехали, неся коромысо, как крест свой, небрежно расталкивая посетителей аэропорта раритетом.

Купив квартиру в Перово на полученные в Канаде средства, Клюевы стали жить в Москве. Деньги, скопленные в холодной благоутроенной стране довольно долго не заканчивались. Жить в России, меняя доллары, тогда было весело и привольно. Варвару отдали в художественную школу, чтобы она научилась писать иконы по-настощему, а не как отец. Девочка ездила из Перово на Парк Культуры и все было бы вообще хорошо, если бы не тараканы. Тараканы в те времена еще были крепкими и разнообразными. И ничем не выводились, они были настольно причудливой формы, что, если бы кто то хотел, то мог бы изучать их часами — маленькие рыжие, коричневые, большие, черные, цельные, собранные из двух половинок, они ничего не боялись, ели любую отраву, жили в тапочках и любили спать прямо, как собаки, на добротном канадском белье. К тараканам Татьяна Сергеевна привыкнуть не могла, несмотря на крестьянскую привязанность к животным.

Потом кончились деньги, лубочные иконы в Москве писали все кому не лень и труд отца Варвары затерялся среди этого разнообразия. Окончательным поводом же для переезда в деревню послужило сразу несколько обстоятельств. Во-первых — тайная жизнь тихой Вари, у которой после недолгого отсутсвия родителей, обнаружили под кроватью несколько бутылок разнообразных ликеров, синих, зеленых и красных, больше напонимавших жидкость для химических опытов, чем выпивку и пепельницу с окурками. Вторая причина была — те же тараканы.

Последней каплей стала битва с насекомыми с помощью некой фирмы, предоставляющей такие услуги. Фирма пришла в фирменной одежде, распылила вонючую фирменную жидкость с фирменной наклейкой, а заодно лишила семью Клюевых последней части сбережений, которые хранились в самоваре. Место в самоваре было гордостью матери Варвары и она даже восхитилась находчивостью молодых людей, которые смогли обнаружить его и нейтрализовать буквально за несколько минут ее отсутсвия в комнате.

Для проживания выбрали глухую деревню под Муромом. Там никакой опасности застать погрязшую в грехе цивилизацию не было. Из трезвых мужчин там жил один директор школы. Он не грешил, а напротив, был даже очень образованным, начитанным, к тому же праведно проживающим в браке с благоверной супругой, осталось только непонятным, где ему в этакой глуши блеснуть этими атавизмами. В школе его имелось шесть учеников. Директор вел у них все уроки, кроме физкультуры. Для физического развития детей, существовал специальный физкультурник, дед Николай. Он был глубоким алкоголиком, как и все остальное мужское население деревни, однако четко знал, когда у него урок, ставил будильник за три часа до выхода к детям, громко кряхтел, отклыдывал бутылку в сторону и ложился спать, чтобы через три часа иметь возможность выйти на урок перпендикулярно основанию земли. Николай, по понятиям деревни, был прямо заслуженным учителем, и директор это ценил. Каждый раз перед уроком он встречал у дверей школы своего единственного педегога и крепко жал ему руку. Этот ритуал, говаривали в деревне, соблюдался шестнадцать лет подряд и чтился не меньше ежегодной проповеди папы Римского. Ученики были разнообразны по масти и калибру. Самому старшему было семнадцать, и в свои годы, он тоже уже был законченным алкоголиком, единственное, что отличало его от других односельчан, было умение часами ковырять в носу без отдыха и усталости. Клюевы шутили, что он и в девятый класс пошел только потому, что ковыряя в носу, совершенно невозможно ездить комбайне. А в школе за партой это очень даже возможно. Еще был Славик лет тринадцати, этот чуть что, снимал штаны, выставляя изрядное для его возраста хозяйство и скалился, оголяя мелкие зубы. И глядя в его чистые, косые глаза, становилось понятно, что отвадить его от этого занятия можно лишь посредством убийства. Была еще девочка — на ней сказался ранний алкоголизм родителей, она ничем особенно не выделялась, была доброй и тихой, но соображала и говорила большим трудом.