Евгения Лавренова - Наклонная плоскость

Варю четырнадцати с половиной лет в эту школу решили все-таки не отдавать. Ей купили краски и отправили созерцать и запечетлевать русскую природу. Посчитали, что образования для девочки у нее итак больше, чем надобно.

Запечатлеть в деревне было что: можно было коров, зайцев, крупных щетинистых свиней, деревенских алкоголиков, которые спали прямо в поле, вываливаясь в конце смены из комбайнов, как созревшее семя из колоса и много еще чего. Также можно было совершенствовать жанр, с натуры рисуя, как добродушные старушки, жены, разбирали мужиков вечером после работы, причем каждая своего и никогда их не путали, чем восхищали тогда еще крепкую и опрядную Татьяну Сергеевну. Мужики же обычно по заведенному ритуалу не хотели в избу, сопротивлись, вставали на четвереньки, громко неразборчиво пели и отчетливо матерились, а жены загоняли их внутрь дружески подпихивая ногами, и для верности плевали на них сверху очистками от семечек, не со зла, а забывы ради. В общем, все это были довольно милые и колоритные картины из жизни деревни, которые никто в живописи так до сих пор и не выразил. Татьяна Сергеевна и Сергей Николаевич считали, что именно в такой обстановке их чистый цветок Варя и вырастет настоящей русской женщиной.

В темноте светился от фанарного света иконописный лик Варвары, по ее щеке текла слеза, она чувствовала, что Гриша устал. Он даже спал устало. И чем больше он отдыхал, тем больше уставал. Она думала о том, что его подкосил четвертый ребенок. Да. Как то он сказал, что трое детей — это естественно, а четыре, похоже на помет кошки. Ей было больно думать об этом. Она не могла делать абортов и он, когда женился на ней, это прекрасно знал. Она знала, что все образуется, что нужно не роптать. Но не роптать было сложно. Вдруг она почувствовала шевеление под одеялом. Так начиналось обычно их примирение, после того, как муж объяснил Варе, что уж что-что, а секс в их доме грехом считаться не будет. Она почувстовала влажное начало примирения и начала улыбаться.

— Варя, Варя — шептал муж. Девочка моя…

Гриша пытался овладеть ею в единственно доступной для глубоко беременных позе. Варя улыбалась. Только не забеременей — весело шептал Гриша, делая свое дело. Беременные ведь не беременеют? Варя еле заметно кивала и улыбалась. После в меру насыщенного наслаждения мышцы лица Григория опять приняли привычное уже унылое положение.

«Четвертый, господи.» Гриша и сейчас иногда хотел помечать крестиком того ребенка, с которым общался в день более пятнадцати минут.

«Четвертый мальчик, опять молочная кухня в семь утра, поликлиника, прививки, памперсы, слава богу памерсы, а не пеленки, как настаивала Татьяна Сергеевна. Опять резкий плачь по ночам, грузные синеватые после родов ноги жены, которые надо обматывать желтоватыми бинтами, болезни поочередно— первый, второй, третий, четвертый. Температура и этот отвратительный детский кашель, выворачивающий тебя на изнанку. Гулять теперь надо с четырьмя и всех их одевать, одевать. Особенно зимой.»

Гриша вспомнил, как вчера собирал детей на прогулку: шапки-где-варежки-где-ретузы-где-колготки-это-не-те-варежки-куда ты-положила-шапку-ты-вчера-гуляла-может-в-машине-хорошо-пусть-мою оденет — куда-он-твою-оденет-она-с него-свалится-не-свалится-если-перевязать сзади —ну-сама-и-одень-раз-не-свалится-господи-ну-ты-то-чего-орешь-матвей выведи-сашу-на-улицу-а-то-вспотеете-оба-куда-ты-дел-опять-варежки-вот-они мокрые-совершенно-сколько-раз говорил-вешать-на-батарею-закройте-дверь-за собой-а-то-дует-из-подьезда-да-да-здравствуйте-идем-гулять-да-спасибо-не бахай-дверью

Лежа на боку, Маша претерпевала секс. Одеяло вздымалось и падало. Слышалось глухое кряхтение.

«Фу, устал» — мужчина сел на кровати, выпрямился и отер пот со лба.

«Нечего было начинать, если так устаешь» — вяло проговорила Маша.

«Машунь, ну что ты, а? Я же по-хорошему устал, и готов для дальнейших свершений» — кокетливо сказал человек и опять залез верхом на Машу.

«Слезай, уже ради бога» — Маша пыталась рассмеяться, скидывая наездника.

«Я тоже устала между прочим.» Она отвернулась от него на кровати и укуталась в одеяло.

«А ты то отчего устала, Маша, ты ж не делала ничего» — раздавался голос мужчины.

«Ну все Кирилл, давай юмор тоже до утра прибережем».

«Как скажешь. Все, теперь все будет серьезно, о-о-чень серьезно, Маша» — только серьезный вдумчивый секс. Никакого юмора

Он перевернул Машу к себе и начал целовать в губы. Она ответила ему коротким поцелуем и отпихнула уже с силой.