Анурадха Рой - Жизни, которые мы не прожили [litres]

Потом кто-то зовет меня сверху: «Ру. Ру. Ру».

Я подумал о своей матери. Такими были способы, которые они с Бридженом придумывали, чтобы случайно наталкиваться друг на друга? Я читал, как Мирча поглаживал ступню Амриты под обеденным столом и гадал, не проделывала ли подобное моя мать с Бридженом, пока мы, ничего не замечая, сидели рядом. Чувствовала ли она когда-нибудь то же, что испытывала к Мирче Амрита, будто она жить не сможет, если их разлучат?

Когда их чувства друг к другу окрепли, произошло неизбежное: отец Амриты узнал, что его студент влюбился в его же дочь, и вышвырнул молодого человека из дома. Я читал о страданиях Амриты из-за разлуки с возлюбленным и гадал, не было ли душевное состояние моей матери таким же, когда она направлялась на том поезде в Мадрас. Еще гадал, от чего Гаятри на самом деле терзалась больше: от расставания со мной или со своим любовником?

Волосы мои спутались. Я не позволила матери их трогать. Постоянно срываюсь на нее, она терпит. Отдала письмо мальчику, вернулась к себе в комнату и снова легла. Волосы разметались, рука прикрывает лицо, глаза закрыты, а я клятвенно твержу: «Не забуду, не забуду, не забуду. Все-таки мои мысли отец контролировать не может…»

Приходит утро, приходит вечер, земля продолжает вертеться. В этом ненавистном круговороте перемешиваются вместе все мое счастье, печаль, горе и умиротворенность, превращаясь во что-то другое. Мама говорит – пламя скорби жарко полыхает три дня, потом медленно затухает. Родительницы забывают о смерти своих чад, вдовы, пошатываясь, заново встают на ноги. Я с каждым днем все больше исчезаю, но одновременно и возрождаюсь. Об этом известно любому, либо понаслышке, либо из книг, но такое знание – и не знание вовсе. Сгорая в собственном горе, учусь понимать правду. Думала обрезать волосы – не смогла, – а теперь и не хочу больше. Часть меня говорит: «Какой толк остригать себе волосы? Выглядеть будешь ужасно». Вот что такое жажда жизни. Я знаю.

Мама присаживается рядом и говорит о том о сем. Про то, как плохо себя ведет мой дядя, что он отдаляется от семейного дома. Что его жена – паршивка. Ходит к своим родителям и рассказывает про нас гадости. И про меня тоже. Я не вслушиваюсь, уткнулась лицом в подушку. Да и какой смысл все это слушать? Пусть что хотят, то и делают. Вся семья стала мне теперь чужой.

Мама проводит пальцами по моим волосам, снова и снова, распутывая их прядка за прядкой. Заплетает мне косу. Говорит тихо: «Ру, страдания – еще и дар. Все мудрецы так говорили. Молись Богу, только Он сможет излечить твое горе. Бог дарует тебе успокоение. Человек вспоминает о Боге только в скорбный час, по-другому не бывает. Пораженные стрелой падут к ногам Бога».

Мама выключает свет и уходит. В голове крутятся слова какой-то песни, но моему смятенному, рассеянному уму их разобрать не под силу… Я обесчещена? Ну разумеется. Живущий по соседству Байдьянатх Бабу заявил: «Это все причуды богатеев. Притащить в дом щенка-христианина и броситься его обнимать». Баба в бешенстве, говорит – мы переедем, подыщем себе другой дом. Не будем жить среди подобного дикарства. Меня со всех сторон поливают грязью, сознание, погруженное в непривычное безразличие, рассыпается на осколки… позор и аромат духов… Боже, я падаю к твоим ногам… Падаю к твоим ногам… Мне ударяет в голову и дзинь, дзинь, дзинь, дзинь… Ворочаюсь в постели. И неожиданно падаю на пол.

Когда прихожу в себя, понимаю, что в моей комнате собрались все, даже отец. Я впервые вижу его с тех пор, как он выгнал Мирчу. Он говорит ма:

– Добавь ей в молоко немного бренди.

– Завтра вызову доктора Шьямдаса…

Мой дядя отпускает кое-какие колкости и выходит из комнаты. Никогда раньше я не видела, чтобы он вел себя грубо в присутствии моего отца. Что за дерзость – так разговаривать с моим отцом. Разве не баба его вырастил? Смотрю, в комнате горят два светильника, но все почему-то скрыты тенью. Отец – тоже тень. Отцовская тень стоит у моей книжной полки. Высматривает книги и достает их оттуда. Первой в его руках оказывается книга японских сказок. У нее матерчатый переплет ярко-синего цвета, на котором золотом оттиснуто изображение сказочного животного. Баба медленно перелистывает страницы и вырывает надписанную. Книгу мне подарил Мирча. Затем отец вырывает страницу с надписью из книги под названием «Голод». Он достает мои книги одну за одной и вырывает все страницы, которые Мирча для меня надписал. Он вытаскивает «Жизнь Гёте», но не может отыскать страницу с надписью Мирчи, потому что по некой счастливой случайности она прилипла к обложке. Эти коротенькие, написанные его рукой строчки теперь единственное, что осталось после него в моей жизни, больше ничего нет, даже фотографии.