Анурадха Рой - Жизни, которые мы не прожили [litres]

За дополнительными сведениями нижайше прошу Вас обратиться к своей матушке, которая на днях изучала меня с таким острым любопытством и интересом, какие сделали бы честь даже видному египтологу, осматривающему редкую мумию.

В заключение позвольте заверить Вас в том, что приложу все усилия к полному Вашему удовлетворению.

Имею честь оставаться,

мадемуазель,

Вашим покорным слугой

17 июня 1934 г.

Несмотря на то что будущий муж отправляет ей это письмо за несколько дней до бракосочетания, Амрита получает его только после того, как пара уже крепко связана брачными узами. Она читает его. Улыбается. Думает – если бы прочла его пораньше, знала бы, что сказать незнакомцу, который стал ей мужем: «Ты можешь меня рассмешить!»

Мой отец вызывал у матери улыбки – ироничные, покаянные, насмешливые, горькие и улыбки сквозь слезы, – но смех почти никогда. В отличие от Бриджена Чачи. Как случилось, что прежде я этого не замечал?

Мне вспомнилось, как я двадцать лет назад оказался в больнице в восточных горных районах и, лежа там под капельницей с физраствором, услышал голос с соседней койки: «У тебя ее глаза». Это случилось во время моего пребывания на чайных плантациях, которое длилось несколько месяцев: я заболел малярией в тяжелой форме. Мне показалось, что рядом со мной лежал кто-то смутно знакомый, но я списал все на свой горячечный бред. Понятно, этот мужчина не был Бридженом Чачей, не мог им быть: тот рассорился с братом из-за какой-то любовной истории и в смятении ушел из дома, когда мне было всего-то лет десять. С тех пор его так никто никогда и не видел, и считалось, что он покончил с собой из-за разбитого сердца. Некоторые говорили – его разрезало на куски на железнодорожных путях, другие уверенно рассказывали о петле, скрученной из сари возлюбленной.

Когда малярийный морок рассеялся и я полностью очнулся – возникло осознание: произошло одно из тех совпадений, какие случаются только в реальной жизни: это, вне всякого сомнения, был Бриджен Чача, которого никто не видел с 1938 года. Седые волосы, косматые седые брови, но, несмотря на свою болезнь, он сохранил опасный блеск в глазах, говоривший, что их обладатель готов к любому безумству, и кривую улыбку, приглашавшую поучаствовать в его выходках: все как в прошлом, когда он жил по соседству, в расписании имел исключительно тайные свидания, а озабочен был единственно тем, как пройдет ближайший званый вечер. Каждый день в больнице появлялась новая молодая женщина, которая приносила ему домашнюю еду. Я обратил внимание на закономерность: их было трое, приходили они по очереди, одна другой заботливее, гладили его по лбу, поправляли ему одеяла и подушки, кормили с ложечки, как будто он слишком ослаб, чтобы есть самостоятельно. Одна из них сунула ему фляжку со спиртным, и он быстро из нее отхлебнул. Понятно, что эта и была его любимицей.

– Ассистентки из нашей съемочной группы. Мы здесь на съемках, мне нравится иногда поехать с группой и понаблюдать, – довольно улыбаясь, объяснил Бриджен Чача со своей горы подушек. – Я до сих пор пишу – но теперь сценарии, а не романы. Ну и музыку еще сочиняю, для фильмов. Вроде заставок с рекламой мыла, но ты бы видел, в каком все восторге, только и говорят о том, как я использую классическую музыку в глупых песенках. Они представления не имеют ни о настоящей музыке, ни о настоящем литературном творчестве. Неудивительно, что у меня язва открылась.

В течение последующих нескольких дней мы лежали на соседних койках: я вел борьбу с остаточными проявлениями своей малярии, время от времени сотрясаясь в зубодробительном ознобе, а он оправлялся после операции на желудке. Мы подолгу спали, часы нашего бодрствования были увязаны с графиками врачей и медсестер. Я никогда особой разговорчивостью не отличался, но неизменно словоохотливый Бриджен Чача в течение тех часов бодрствования периодически стряхивал с себя оцепенение, что-то говорил, потом откидывался обратно на подушки.

– Вижу, ты пошел в мать. Словно камень с души. У тебя ее глаза, хотя за твоими очками большинство бы этого не разглядели… А я имя сменил. Хотел исчезнуть. Все думали – я умер. Такая радость для моего возлюбленного братца. Время от времени я посылаю ему неподписанную открытку с того света, просто чтобы позлить.

В следующий момент просветления:

– Твой отец был по-настоящему чистым человеком. Все говорил и говорил о необходимости творить добро. Однажды упросил меня спеть на собрании его Мукти Деви. Я исполнил романтические тхумри вместо патриотических песен: ему это не понравилось, ни капли.