Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Девушка взметнула в воздух руку с длинными нарощен-ными ногтями, усыпанными стразами, и почесала голову. В компании она работала лет семь - я наловчилась определять трудовой стаж по маникюру. Нейл-арт на грани фола могли позволить себе лишь офисные блокадницы. В первый год ногтям полагалось быть, как у младенца, подстриженными под ноль, чтобы малютка, не дай бог, не расчесал себя до кровавых царапин. Второгодница, я уже имела право на нежно-розовый лак. От французского маникюра меня отделяло ещё месяцев десять.

Гламурная клешня почесала макушку, затем шею, потом -я этого не видела, но была уверена - двинулась в сторону носа, скользнула вдоль второй руки и, наконец, сползла вниз, обратно к правому подолу пиджака. Барышня с конским хвостом, не отдавая себе в этом отчёта, запустила настоящую волну чёса. Волна чёса была таким же непременным атрибутом поездки в лифте, как горящая кнопка двадцать девятого этажа. Кто-то один начинал что-нибудь почёсывать, и ча-сотка в мгновение ока распространялась по закрытой кабинке. Девушка отнюдь не страдала кожными заболеваниями, расстройство было скорее психосоматическим, но её невроз, словно заразная инфекция, передавался всем вокруг. Волна чёса была не чем иным, как аллергической реакцией пингвинов на застоявшийся воздух Птичьей башни. Кто-то чесался больше, кто-то меньше, кто-то не чесался, но очень хотел почесаться. Когда я видела, что кто-то рядом тянется рукой за ухо или к шее, у меня срабатывал рефлекс - ладонь вздрагивала, но силой мысли я её усмиряла.

Дождавшись, когда толпа покинет лифт, я вышла в тускло освещённый коридор 29 этажа. Я всегда выходила последней или предпоследней, следуя неписаному своду правил Птичьей башни. Первогодки и второгодки обязаны были пропускать вперед старших товарищей, и лишь после того, как все старцы покинут кабинку, могли новички последовать за ними. Словно портье в гостиницах, мы, молоденькие и свеженькие, должны были управлять кнопками открытия и закрытия дверей на всех этажах, где останавливался лифт. Нам было запрещено забираться в глубину кабинки - увидь кто из менеджеров затаившегося у задней стенки первогодку, он вполне мог устроить наглому молодняку выговор. Хорошо, что нас хотя бы не заставляли разносить чужие портфели и сумки по кабинетам.

Моё трудовое утро начиналось в женском туалете, где я поправляла капроновые гольфы, вечно сползавшие с узких голеней, вешала на шею бейджик с именем и убеждалась, что под глазами не блестят слёзы. Дамы вокруг наводили лоск, обильно припудривая бледнющие физиономии пуховками и добавляя фарфоровым щечкам румянца. Кто-то душился, кто-то чистил зубы, кто-то втыкал в экран смартфона - до официального начала рабочего дня оставалось где-то полчаса. Дамы не спешили приступить к выполнению обязанностей и убивали время, любуясь отражением в зеркале: приглушенный свет скрывал морщинки и выравнивал кожу. Устав от нарциссизма, они принимались переписываться с подружками, бойфрендами, мужьями и любовниками. За пятнадцать минут до начала рабочего дня в туалете царил такой ажиотаж, будто дамам пообещали, что к ним на огонёк заглянет сам Брэд Питт - места перед зеркалами, да и в кабинках, нужно было занимать загодя.

Я не могла позволить себе прийти в офис без десяти девять - отсутствие страз на ногтях выдавало во мне дебютантку этого чёртового маскарада. Переступить порог просторного кабинета позже половины девятого в моем случае означало, что я опоздала. Мне не урезали зарплату, на меня просто косились, а мой непосредственный начальник, громила Сайто, громко хрюкал, выдавая пулемётной очередью коронное «удивляться не приходится».

«Удивляться не приходится» - «наруходо» - я слышала раз по двадцать на дню, когда Сайто не хватало слов, чтобы выразить, какой полнейшей идиоткой он меня считает. Каждое утро, а может и вечером накануне, Сайто ставил на стол перед собой невидимый коробок, начинённый «удивляться не приходится» и не успокаивался, пока не переводил все запасы гвоздей марки «наруходо». Этими гвоздями он намертво приколачивал крышку к гробу моей самооценки.

Моя уверенность в себе, собственных силах и возможностях впала в летаргический сон, когда меня посадили по левую сторону от Сайто. Всего пару месяцев в тени бессердечного человека-скалы, и я пришла к выводу, что ничего не умею, что ни на что не способна, что талантов у меня не больше, чем у пластиковой ножки вращающегося кресла, на котором восседал беспощадный сосед.