Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

- А теперь?

- А теперь я жду того дня, когда это случится снова. И ты знаешь, грешно говорить, но жду с нетерпением, - слова давались Платону с трудом, но он решил продолжить. Платон знал, что я не буду ни осуждать его, ни обвинять в кощунстве. - И вот показывают новости: трупы, кишки, террористы взрывают автобусы, взрывают самолёты, взрывают вагоны метро, взрывают себя на концертах, парадах, в местах большого скопления народа. Зомби-ящик транслирует страдания, мучения, пускает крупный план опухших, зарёванных лиц, направляет камеру на убитых горем вдов; матерей, потерявших сыновей; детей, оставшихся без родителей. А я смотрю на это всё и думаю, вот стоит и воет навзрыд баба в чёрном траурном платке, оплакивает безвременную кончину своего мужа-кормильца, а может, муж-кормилец молился на ночь не о том, чтобы исцелило его от мигрени, а чтобы эту мигрень ему вместе с головой оторвало, чтобы одним разом ему ампутировало не только все конечности, но и необходимость платить по ипотеке, по кредиту за новый кухонный гарнитур, выбранный этой самой ревущей женой, ни дня в своей жизни не работавшей, платить за образование детей-дебилов, которые не смогли поступить на бюджет или выиграть грант, а при этом просят у него денег на новый айфон. Может, этот мужик ненавидел свою работу, ненавидел своего начальника, ненавидел свою тупую курицу жену, пилившую его по поводу и без, но развитое чувство ответственности не давало ему повеситься на хрустальной люстре, выбранной опять же зарёванной безмозглой дурой, которой он тридцать лет назад по пьяни и по огромной глупости пообещал руку и сердце. И сколько в этих вагонах метро с выбитыми стёклами и покорёженными дверями, в развалившихся на части самолётах, обломки которых раскидало в радиусе пары десятков километров, было таких вот мужиков-страдальцев, которые мечтали о возможности переложить ответственность за свою кончину на «Аль-Каиду» или «Исламское государство»? 27 Самому ведь стрёмно пустить себе пулю в лоб - это надо еще ствол где-то достать; или вены вскрыть, чтобы медленно истекать кровью в белоснежной керамической ванне - на неё красавицу когда-то ушла твоя месячная зарплата; или под поезд броситься - а тут опаньки, и пришло спасение в лице агентов транснациональных террористических группировок. Взрыв, ударная волна, шнурки летя в одну сторону вагона, ботинки - в другую, правая извилина оставляет жирную кровавую кляксу на карте метрополитена. За долю секунды ты превращаешься в мученика, хотя мог стать «слабаком, который не выдержал и сдался», и похоронят твои великомученические останки пусть и в закрытом свинцовом гробу, но с почестями, а не за оградой.

Я молчала.

- И вот я думаю, Кира, что этим мужикам повезло. И я завидую тем, кто живёт в странах, где в вагонах метро эпизодически раздаются хлопки, а по телевизору бегущей строкой дают экстренную новость о прогремевшем где-то взрыве. У нас с тобой нет шанса переложить ответственность за свою кончину на чуваков с чёрной кустистой бородой и тёток, замотанных в паранджу, нам с тобой не суждено стать мучениками, пусть распятие и закидывание воображаемыми камнями и вошло в обязательную программу наших с тобой будней. Если ты хочешь, чтобы тебя нормально похоронили, тебе придётся день за днём тащить этот крест, день за днём, или продолжать надеяться, что в одно прекрасное солнечное утро в твою Птичью башню врежется грёбаный метеорит. Уж поскорее бы. Аминь.

Тара МакДональд бодро пропела: «Забери меня отсюда, дай мне выходной», - и прозрачные двери лифта затворились прямо у меня перед носом.

Лифт медленно тащился вверх. Городские улицы, заполоненные двуногими муравьишками, оставались далеко внизу. C каждым метром я чувствовала, как повышается давление - черепную коробку сдавливало, в ногах нарастало напряжение. Уши привыкли к перепадам высоты - их перестало закладывать где-то через месяц регулярных катаний вдоль хребта бетонного монстра.

Я держала зонт перед собой, стараясь не намочить чёрные костюмы сокамерников и не капнуть дождевой водой на их чёрные туфли. Приходилось прижимать мокрую трость к себе - в лифте было не протолкнуться. Волосы стоявшей впереди барышни, убранные в гладкий хвост, едва не касались моего носа, я слышала её шампунь, я слышала, как она сглатывает. Я знала, что в какой-то момент она непременно мотнёт головой и хлестнёт меня хвостом по лицу. Я задрала голову назад, чтобы избежать столкновения. В лифте было жарко - по шее пополз потный ручеек, я поёжилась.