Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Я и правда увидела много. Так много, что никак не могла это осмыслить и принять. Уже через пару месяцев после того, как меня приняли на Птицефабрику, кратковременая радость от получения долгожданного оффера сменилась паникой. Я сомневалась до последнего, и только когда срок подачи документов в докторантуру прошёл, я смирилась с мыслью, что следующие как минимум два года буду винтиком в большой корпоративной машине.

После пары недель заточения в Птичьей башне я начала жалеть о содеянном. Мне хотелось собрать вещи и сбежать, но слово, данное Мише и самой себе, заставляло меня скре-пя сердце, стиснув зубы, каждое утро садиться в жёлтый поезд и ехать на работу, которую я возненавидела раньше, чем успела облететь сакура. 26

Птичья башня стала моим личным Вавилоном, прорезающей облака твердыней, замашкой на большее, чем следовало. Я перешла границы здравого смысла, я потеряла контроль над своей жизнью.

В первую офисную зиму мне казалось, что я вот-вот сойду с ума. На десятом месяце каторги я лежала у Платона в гостиной на тканном ковре, скрестив руки на груди и устремив отсутствующий взгляд в потолок. В тот вечер мне даже пить не хотелось.

- Может, хватит? - спросил Платон. Он сел на пол рядом, сжимая в руке бокал, почти до краёв наполненный «Чёрным Никкой». Возле меня стояла бутылка «Ямазаки» - хозяин излишне гостеприимный, Платон давился дешёвым вискарем, а мне предлагал дорогой. - Кира, пора завязывать. Пора это прекращать. Ты должна уволиться. - Он сделал большой глоток и не поморщился - видимо, уже дошёл до нужного градуса. - Это не будет означать поражения, Кира. Глупо играть с психами. Даже если ты дойдёшь до конца, победа твоя на деле окажется липовой. Победа не в том, чтобы не сдаться, Кира, и дослужиться до зарплаты в три раза больше, чем у курицы, сидящей рядом, а в том, чтобы не играть с птицеводами по правилам, которые они установили. Ты не обязана с ними играть по их дурацким правилам. Ты в любой момент можешь выйти из игры, и это не будет означать их победы над тобой - напротив, это будет твоя победа над системой. Кира, выходи из игры. Не играй с этими сектантами, прошу тебя.

- Я потерялась, - это всё, что я могла ему сказать. Это всё, что я могла сказать себе. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь нашёл меня и вывел из темнющего лабиринта салариманской жизни, но я знала, что никто не придёт, что спасение утопающих дело рук самих утопающих. Я занималась тем, что ждала корабль на аэродроме, зная, что он не причалит, что на аэродроме нет выходов ни к рекам, ни к морю, что там нет ни одного водоёма, где спасательное судно могло бы бросить якорь. У меня не было сил попытаться найти новую работу, у меня не было сил собрать вещи и вернуться домой, у меня не было сил даже привстать на локте, развернуться на бок, плеснуть в бокал с толстым дном вискаря и напиться в дрова. Я просто тянула время, приближая конец. Я ждала дня, когда какой-нибудь несчастный случай поставит жирную точку в веренице этих бездарно проведённых секунд, минут, часов и дней.

- Ты когда-нибудь думал о метеорите? - спросила я Платона, всё ещё глядя в потолок.

- В каком плане?

- Ну что он свалится на Токио и прикончит нас всех к чертям, как тысячи лет назад убил динозавров. Прикинь, ты тащишься на работу в битком набитой электричке. Костюм липнет к телу, на лбу испарина, японец слева умудряется в давке ковырять в носу, а тот, что справа, тянет руку под юбку старшеклассницы. Ты держишься за поручень и мечтаешь о пятничном вечере. И тут внезапно хмурое небо озаряет вспышка. Искры летят в разные стороны - бум, пшик -точь-в-точь как июльские фейерверки на реке Сумида, с той лишь разницей, что девушки вокруг не в кимоно, а в чёрном. Золотой змей с длинным полыхающим хвостом летит прямо в сторону Синдзюку, ты видишь, как он уходит в крутое пике и врезается в здание-яйцо, ну в Кокон, как вы все его называете. Голубое стеклянное яйцо раскалывается на две части, и из него начинает медленно вытекать поток огненной лавы - это гнев заточённых в синдзюкских небоскрёбах рабов рвётся наружу. Огромная волна растекается по городу, как большой блин по сковородке, а у тебя места в первом ряду, и ты во все глаза следишь за этим нереальным зрелищем. Поезд мчится навстречу потоку лавы, пока волна не сшибает его с рельсов и не превращает пассажиров в полыхающий сгусток тел, надежд и страхов. А за секунду до столкновения, в адской жаре, когда твоему мозгу приходится изрядно напрягаться, чтобы рождать хоть какие-то нейронные цепочки, ты ловишь себя на мысли, что метеорит - это мессия, ниспосланный свыше, чтобы спасти тебя, и ты застываешь в лаве на веки вечные с довольной улыбкой на лице, такой, какая была у тебя лишь пару раз в глубоком детстве: когда твоя любимая команда по футболу выиграла национальный чемпионат, или когда отец в первый раз в жизни позволил тебе сесть за руль его «Тойоты».