Дервиш Сушич - Я, Данила

Мои видения будущего Лабудоваца, развеянные укусом мухи и внезапным появлением острой физиономии Раде, уже не могли собраться воедино. Тщетно старался я после ухода Раде вновь отдаться своим мечтам. Реальная картина прорывалась вперед, колола глаза четкими линиями и формами.

Убогое село дремало на солнце.

В хмельном угаре сижу я перед гостиницей на Башчаршии [14] Башчаршия — торговый центр Сараева. . Стоит пошевельнуть Головой, как шейные позвонки издают скрип, а в черепной коробке вскипает Бискайский залив. Странно, я не сидел до зари на конференции, не вел протокол затянувшегося собрания. Пил обыкновенное спиртное. И все же каждый капилляр горит огнем.

Кутил с друзьями из батальона. Мы перекрыли все нормы потребления спиртного. И еще разок, теперь уж без потерь, отбили все атаки, прорвали все фронты, оплакали мертвых, перемыли косточки живым, обсудили неполученные ордена, пропели весь наш боевой репертуар и, наконец, с песнями, подвываньями и всхлипами расползлись в разные стороны, забыв даже пожелать друг другу спокойной ночи.

Черт бы побрал эти военные воспоминания!

Словно шелудивый кот, торчу на солнце, ожидая, пока пройдет головная боль.

Ни кофе, ни вино с содовой, ни ведра доброй сараевской воды, ни даже утренние газеты не помогли. Трещит голова, и все тут. И только вчерашняя жатва немного скрашивает мое существование. Я провел министерство и получил еще два вагона пшеницы. На скобяном складе купил два полных грузовика разной мелочи. Выбил разрешение на повал нескольких тысяч кубометров леса. Заготовлю, разумеется, по ошибке вдвое больше, и вот они, денежки! Словом, вчерашний день уродил, как иной год с помощью агротехники и божьего благословения. Одного не сделал. Не нашел подходящего конторщика, который добровольно взял бы на себя не слишком тяжкое бремя нашего делопроизводства. В эпоху повального переселения села в город никто не хочет ехать в село. Опанок вкусил асфальта. Лакированные ботинки иной раз и мелькнут на селе, но только на ногах какой-нибудь инспекции с хорошими суточными, да и то лишь в краях, где можно дешево купить яйца, копченое мясо, индейку… Люди читают газеты. Видят, что деньги повернулись к городу, к промышленности, вокруг же больших столов всегда найдется пожива для стервятников. К чему работать, когда можно и так заработать. Сижу, значит, я за столом, — утром его выставили на тротуар, жду, сам не зная кого, и незрячими с похмелья глазами гляжу на Башчаршию.

— Здесь не занято? — услышал я вдруг женский голосок, шоколадно-сладкий и звонкий, как колокольчик. Оглянулся в испуге — уж не померещилось ли мне это спьяну. Но…

Не один юноша отдал бы молодость за то, чтоб случай привел к нему за стол нечто подобное. Вообразите себе смугляночку, росточку — мне по плечо, талия осиная, ножки точеные, на груди хоть стакан с водой неси, щеки — кровь с молоком, серые детские глаза светятся умом и добротой. Серая юбка едва прикрывает коленки, блузка наглухо застегнута неброской, но изящной брошкой. Опрятная, сдержанная, элегантная и скромная. Я бы поклялся: стенографистка на самом высшем — правительственном уровне. В моих медвежьих глазах — чистая мечта!

Похмелья как не бывало, я вскочил и предложил ей место. Смахнул со стола пепел, крошки и, слетав в буфет гостиницы, принес еще один стул, положив на него ее красивую дорожную сумку. Злые языки сказали бы, что во мне проснулась давно задавленная молодость! Вовсе нет! Просто я сразу понял, что она из другой братской республики, а мне надлежит быть вежливым и предупредительным с гостями из других республик. Разумеется, в духе наших принципов.

— Вы автобус ждете? — спросила она.

— Нет, я не жду автобус.

— Мне сказали, что автобус ждут здесь.

— Да, автобус ждут здесь.

— Мне, видите ли, надо в Зворник. Я из Белграда, но поездом ехать не хочется. Лучше через Зворник.

— Верно! Через Зворник лучше. Но раньше, чем завтра в полдень, вы в Зворник не попадете.

— Что вы говорите? Почему?

— Автобус идет только утром.

— О, господи! Что же мне делать?

— А ничего. Ждите, как и я. Снимите номер в этой гостинице.

— Ой, а мне сказали…

— Мало ли что говорят.

— А вы тоже едете через Зворник?

Так завязался разговор. Она сидела с напряженным достоинством королевы или, может, как проткнутая колом гусыня и без умолку ворковала нежным голоском сремской домрочки, а я время от времени самым учтивым образом вторил ей на контрабасе. Мы поболтали, полностью исчерпав программу обычных для залов ожидания бесед: о транспорте, о скудных пайках и тяжелых обязанностях, о засухе и ужасных ливнях… Затем она приличия ради принялась восхищаться Боснией и Герцеговиной, думая, наверное, польстить моему местнореспубликанскому патриотизму и не ведая, что мне все равно, где жить — в Бусоваче или в Чикаго, Лишь бы жить и строить то, что считаешь правильным. После этого крайне осторожно и ненавязчиво девушка довела до моего сведения, кто она и откуда. Она из Белграда и сейчас возвращается туда, чтоб поступить на работу. Там ее ждет место. До сих пор жила как придется. Я не спрашиваю, где она была. Ни к чему. Тем более что у нас есть немало мест, откуда можно приехать. К тому же, я слышал, недавно прошла амнистия. Поди знай!