Махмуд Дервиш - Письмо израильскому солдату

Махмуд Дервиш, Муин Бсису (ПАЛЕСТИНА)

Письмо израильскому солдату

Бейрут - он Бейрут,

и на том он стоит.

И птица на ветке

как на баррикаде.

В Бейруте - Бейрут,

тот, который в осаде,

стоит он.

Окно на обломках стоит...

Столица, Аллаха любимица, ныне

ты - гнева и гордости грозное имя.

...Мы пишем тебе до того, как найдет нас - или тебя - снаряд;

последний осажденный

последнему осаждающему,

превратившему Бейрут в ад.

Мы пишем тебе,

чтобы посланный тобою снаряд память твою перенес

из мрака гитлеровских концлагерей

в наши тела, в темноту наших слез...

Мы пишем тебе,

вопрошаем всем нашим горем:

доколе остров будет воевать с морем?

Доколе ты будешь терзать себя и нас:

ломать наши ребра,

гасить цветущий жасмин глаз?

Доколе ты будешь углублять могилу

и жить в ней, солдат?

Мы пишем тебе

до того, как найдет нас - или тебя - снаряд.

Мы пишем тебе из Бейрута, из нашего ада,

из этой поэмы, чье имя - блокада,

из первого ее стиха,

спрашивая снова и снова:

кто он, тот, кто держит в осаде другого?

Тот, кто живет в железе?

Или тот, кто в поэме живет?

Мы пишем тебе

до того, как найдет нас - или тебя - снаряд,

тебе, тюремщик и узник, закованный в броню солдат.

Ты опьянен... Твой панцирь на гусеницах скользит...

Но разве тебе самому ничего не грозит?

Сейчас,

когда ты как в тюремной камере - в танке,

за самой крепкой бронею - не так ли?

разве тебе самому ничего не грозит?!

* * *

Расскажи об Эстер:

она все еще купается

в море у Аскалона?

Качается на волнах, разламывает плод граната

и спокойно рожает детей,

как когда-то?

Ты разрушил то, что разрушил,

ты убил тех, кто убит.

Ты разбил, но будешь разбит.

Разве тебе самому ничего не грозит?

* * *

Кто мы сейчас в Ливане

по представлению твоему:

мешки песка, изрешеченные пулями,

барашки, мечущиеся в дыму?

* * *

О заблудившийся в суевериях пространства и времени!

О заблудившийся в лабиринтах забвения!

Сын жертв, сын огня и ножа,

чему научилась у памяти твоя душа?

Ты, тащущий за собой мясорубку,

признайся,

чему ты научился

у пепла перемолотого в Освенциме собственного мяса?

Разве после падения Иерусалима,

после твоего Вавилонского плена

и Ветхого завета

ты что-нибудь получил?

Только это:

камни из Давидовой пращи,

которыми его же ты бьешь.

И что ж?

О палач и жертва,

чей топор над нами висит,

разве тебе самому ничего не грозит?

* * *

У десятилетней Айши

под головой - мешки с песком.

У десятилетней Сары

детская, а в ней окно...

Как зеркало нашей матери, оно...

Лицо матери возникает вновь и вновь.

А ты - за бронею танка своего,

и на руках твоих - наша кровь...

Разве тебе самому не грозит ничего?

* * *

Блокада все длится...

За нами море.

Блокада все длится...

Окопы - наши тела.

Пожары - наша кровь.

Блокада все длится...

Мы выпечем камень,

замесим луну своими руками,

и встанет прекрасная наша река

у вас на пути, как граница.

Блокада все длится...

Аллах - не имя на перстне,

он - в душе человека.

Из нашей раны-светильника мир возгорится!

Блокада все длится...

* * *

Какова сегодня жатва?

Вид крови насытил твой пыл?

Убит - и уже ничего не жалко

или сам, не жалея, убил?

У тебя еще достаточно бомб и бензина,

чтобы жечь колосья в поле, цветы и небо синее.

О лицо, которого даже детская кукла боится!

О лицо без тени сомнения, лицо убитого в убийце!

Протянулись цепи от Вавилона к Вавилону...

С каких это пор зеркала ты бьешь?

Зачем ты людей ведешь от Вавилона к Вавилону?

Доколе ты будешь воевать?

Доколе будешь миру лгать

и полагать, что близко твое торжество

и что тебе самому не грозит ничего?

* * *

О шестиконечное лицо, о медный голос,

чье эхо на растерзанных улицах раскололось!

Ты выискиваешь для нас упрямо

пустыню,

могилу,

улицы воздушную яму,

ты, гусеничноногий, запертый в броне!

Интересно, найдешь ли ты кладбище в этой стране?

Интересно, признаешь ли

прежде, чем срок наступит,

что наш дом - там,

что наше море - там,

и тебе их никто не уступит.

И цветущие апельсины на побережье Далилы

там,

и годы детства - там...

Накрепко сердце приросло к тем местам.

Проливается история дождем...

А мы упорно ждем,